В основу составленного инспектором Охаси 11 марта 1942 г. резюме по итогам следствия в отношении Рихарда Зорге лег вывод, что деятельность Зорге и его соратников была направлена против существующего в Японии государственного строя и проводилась в интересах «международной коммунистической революции»
[833].
Учитывая серьезность дела, прокурор Ёсикава Мицусада, начиная с 18 октября 1941 г., присутствовал на многих, если не на всех допросах, проводившихся Охаси
[834]. Из заявления, сделанного по приказанию штаба американских оккупационных войск в Японии бывшим прокурором по делу Зорге Ёсикавы Мицусады: «В октябре 1941 г. я был назначен для исполнения обязанностей прокурора при суде Токийского района. Мне было приказано вести допрос Рихарда Зорге, в то время находившегося в заключении в токийской тюрьме. Я вел допрос Зорге вплоть до мая 1942 г.»
[835]. Как следует из показаний Ёсикавы, Зорге допрашивали ежедневно с 9 утра и до позднего вечера. До 3 часов дня допросы вел инспектор токко Охаси, затем за дело брался сам Ёсикава. Вот как он об этом рассказывает: «Вначале я информировал Зорге в общих чертах о предстоящем допросе и его главных пунктах. Со своей стороны, Зорге выдвигал собственные требования.
Мои познания немецкого и английского языков несовершенны, допрос требовал много времени, но Зорге не хотел переводчика… Поэтому, когда у нас возникали трудности в понимании, Зорге давал письменные объяснения. Когда же общая линия допроса была наконец определена, Зорге в моем присутствии, здесь же, в следовательской комнате, писал на пишущей машинке свои показания на немецком языке.
Когда Зорге кончал главу или раздел своих показаний, он зачитывал их мне, а после внесения по моему требованию поправок или дополнений передавал написанное в мои руки. Эти показания были написаны [напечатаны] Зорге в одном экземпляре»
[836]. По официальной японской версии, они составили так называемый второй (расширенный) вариант записок Зорге («Тюремные записки Рихарда Зорге»), приобщенных затем к судебному делу в качестве вещественного доказательства. Позднее, при ведении процедуры ёсин, на вопрос судьи о происхождении этого документа Зорге ответил: «Я написал его согласно требованию прокурора и на тему, им предложенную. Что касается содержания, то оно зависело от моей воли, и я не встречал здесь ограничений»
[837].
По словам Ёсикавы, Зорге, написав на пишущей машинке показания по ряду вопросов, в дальнейшем отказался от этой формы. Тогда Ёсикава подготовил вопросы и поручил переводчику Икоме Ёситоси записывать устные ответы Зорге. Таких записей, как говорил Ёсикава, было около 38. Записи, сделанные на японском языке, переводились Икомой на немецкий и давались для просмотра Зорге, и он ставил свою подпись. Затем Икома оформлял эти материалы на японском языке как протоколы допросов, которые скреплялась подписями Ёсикавы и Икомы
[838].
В японских полицейских и судебных архивах не сохранилось подлинных документов по делу Зорге, в том числе оригинала рукописи записок на немецком языке. Все эти документы сгорели вместе со зданием Министерства юстиции во время налета американской авиации 7 марта 1945 года. Факт утраты документов был установлен сразу после войны американскими офицерами из штаба оккупационных войск. Затем ими было выяснено, что сохранились копии судебных материалов на японском языке, заблаговременно вывезенные из Токио в г. Кофу, префектура Яманаси. Американцы сразу же засекретили все эти материалы, они были рассекречены в 1983 г. и изданы спустя еще пять лет.
Подлинность собственноручных «записок Зорге» американцам под присягой подтвердили причастные к делу Зорге прокурор Ёсикава и профессор Икома, переводивший документ с немецкого языка в феврале — апреле 1942 г. Более того, американцы нашли 24 страницы машинописного оригинала записок Зорге с правками автора, случайно сохранившиеся в личном досье Ёсикавы, который передал текст в штаб американских оккупационных войск и письменно подтвердил, что это часть записок, собственноручно написанных и исправленных Зорге в его присутствии и переданных ему в следственном помещении токийской тюрьмы в октябре — ноябре 1941 г.
[839].
Подлинность документа не вызывает сомнения. Если бы даже не проводилось факсимиле отдельных отпечатанных на машинке страниц оригинала на немецком языке с рукописной правкой «Рамзая», само содержание документа подтверждает его авторство. Возможна, конечно, какая-то доля «творчества» полиции, но она минимальна.
Так называемый второй вариант «записок Зорге» (опубликованы на русском языке под названием «Тюремные записки Рихарда Зорге») едва ли мог бы удовлетворить следователя-европейца, поскольку дает лишь поверхностную картину начала карьеры Зорге. Истинная природа его деятельности в 1920-х годах так и осталась неясной. Даже по Шанхаю, где Ёсикава добивался более подробных разъяснений, собственное изложение Зорге ясно показывает, что ему успешно удавалось быть уклончивым.
«Почему Зорге удалось затемнить так много вопросов? Почему прокурор принял заявление или признание, в котором изложена не вся правда?
Две причины напрашиваются сами собой. Во-первых, Ёсикава был намерен в первую очередь расследовать деятельность Зорге в самой Японии за предыдущие восемь лет. А все, что происходило до 1933 года, не вызывало у него столь жгучего интереса. Во-вторых, вероятно, добровольно соглашаясь описать свою жизнь, Зорге ставил перед собой цель приобрести пусть небольшое, но существенное тактическое преимущество перед следователем. Знакомый с японской психологией Зорге знал, что прокурор, имея дело с идеологическим преступлением, всегда ждет некоего “перерождения души” или “обращения”, дающего обвиняемому возможность, пройдя чистилище следствия и суда, вновь вернуться в общество в качестве лояльного японского гражданина. Конечно, от иностранца нельзя было ожидать подобного рода “раскаяния”. И Зорге действительно никогда не отрекался от своей веры в том смысле, что не отказывался от верности Москве. Но его очевидное желание сотрудничать, коль скоро он признал, что был “международным коммунистом”, без сомнения, произвело впечатление на прокурора. Из этого не следует, что искушенный Ёсикава был разоружен желанием Зорге говорить; но возможно, что в тот самый момент, когда Ёсикава поверил в то, что он одержал решающую моральную победу, инициатива в некотором смысле перешла к Зорге»
[840].
