Насколько можно судить по второму варианту «записок Зорге», он придерживался принятой стратегии, которой первоначально следовал в ходе допросов, проводимых инспектором токко Охаси. Представляется, что и показания Зорге в обоих случаях находились в одном русле. Вместе с тем в ходе допросов, проводимых прокурором Ёсикавой, Зорге начинает безуспешно дистанцироваться от Коминтерна, подчеркивая, что отношения с этой международной организацией «носили косвенный характер». Отказаться от обвинения Зорге и членов его «организации» в нарушении закона «О поддержании общественного порядка» японское правосудие не могло ни при каких объяснениях Зорге, признавшегося в начале следствия в своей принадлежности к Коминтерну.
В первое время Зорге умышленно затуманивал вопрос отношения к 4-му (Разведывательному) Управлению Красной Армии. Как он вынужден был признать позднее на заседаниях предварительного суда, он был «намеренно неточен» в письменном признании, которое представил прокурору Ёсикаве. Зорге заявлял, что его связи с 4-м Управлением были чисто техническими и организационными — как если бы Управление было не больше, чем промежуточная инстанция для докладов, предназначенных руководству Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков).
«Мне совершенно не было разъяснено, в каких отношениях я буду находиться с Москвой с организационной точки зрения, — писал Зорге во втором варианте «записок». — Поэтому мне не было ясно, к какому ведомству принадлежу. Разумеется, я не задавал никаких вопросов по этому поводу. Поэтому и по сей день не знаю, относился ли я к штаб-квартире Коминтерна, или был сотрудником, так называемого четвертого управления, или был приписан к какой-либо другой организации, например, к Народному комиссариату иностранных дел Советского Союза или к Центральному комитету Советской коммунистической партии. Если же судить по характеру моих обязанностей и получаемых указаний, то можно сделать следующие выводы.
Вероятно, я находился в ведении Центрального комитета Советской коммунистической партии (выделено Р. Зорге. — М.А.).
Путем всесторонних размышлений я пришел к такому выводу. Мне ничего не известно о том, шла ли отсылаемая мной информация в Центральный комитет Советской коммунистической партии, или в его секретариат, или же в какой-либо разведывательный орган, специально созданный Центральным комитетом. Несомненно лишь то, что она использовалась высшими партийными кругами, следовательно, высшими кругами советского правительства…
Если говорить о технической и организационной стороне дела, то моя информация посылалась в особый орган, известный в качестве четвертого управления. Из этого четвертого управления я получал технику, необходимую для выполнения своих обязанностей (например, радиоаппаратура, радисты и т. п.), и другую помощь. Время от времени четвертое управление поручало мне выполнение заданий военного характера. Однако главный акцент делался обычно на получении необходимой для партийного руководства политической информации. В связи с этим мои отношения с московскими инстанциями складывались следующим образом. Все посылаемые мною сообщения поступали в четвертое управление. Из этого управления они направлялись руководству Советской коммунистической партии, а разведданные, представлявшие интерес для Коминтерна, направлялись туда. Разумеется, с этой информацией могли знакомиться и другие организации, такие, как Советская армия, Народный комиссариат иностранных дел и др. Короче говоря, по характеру моих донесений я был связан с Коммунистической партией Советского Союза, а по технической части — с четвертым управлением»
[841].
В собственноручных «записках» Зорге счел необходимым не раз вернуться к затронутой проблеме. Так, в разделе, названном им «Положение моей разведгруппы относительно московских инстанций», Зорге пишет: «Отношения между членами моей разведывательной группы и московскими инстанциями были различными. Почти не было ясности ни в их организационном, ни в их служебном положении. Поэтому очень трудно объяснить положение, которое занимал каждый из них в отдельности…
Как руководитель агентурной группы в Японии, я был непосредственно и, прежде всего, связан с Центральным комитетом Советской коммунистической партии. По техническим аспектам своей работы и по некоторым другим вопросам разведдеятельности я принадлежал также к четвертому управлению Красной армии. И, как уже отмечалось выше, мои отношения с Коминтерном носили косвенный характер (выделено мной. — М.А.)»
[842].
Представляется, что следователи и сами не возражали против некоторой неопределенности термина «московский Центр» при описании организации, руководившей деятельностью Зорге. Однако по истечении времени Зорге в «записках» меняет показания в части принадлежности своей нелегальной организации. И в конце «записок» появляется раздел «Почему я относился к четвертому управлению?», в котором он объясняет причины своего «перехода в четвертое управление в 1929 г.»
[843].
На допросах на предварительном суде Зорге уже однозначно признает, что 4-е Управление Красной Армии было единственной организацией, с которой он был связан и которой был подчинен.
В записках Зорге настаивал на отсутствии у Советского Союза агрессивных намерений в отношении Японии: «Для Японии совершенно нет причин опасаться нападения со стороны Советского Союза. Советские военные приготовления, даже в Сибири, носят чисто оборонный характер. Утверждение, что СССР является первым противником Японии, представляет собой иностранный пропагандистский вымысел, лишенный исторической основы. Великие державы получают выгоду от многолетней враждебности между Японией и СССР. Японская армия, ухватившись за высказывания иностранных пропагандистов, требует все возрастающих с каждым годом бюджетных ассигнований для противодействия этому ужасному монстру — СССР. Однако действительные цели Японии находятся не на севере, а в Китае и на юге. И хотя советские военные приготовления носят чисто оборонительный характер, их ни в коем случае нельзя недооценивать, как показал Халхингольский инцидент»
[844].
Важно заметить, что в «Тюремных записках Рихарда Зорге» говорится только о людях, уже известных следствию, но не сообщается никаких фактов, которые были бы новыми для следствия и которые, следовательно, могли повлечь за собой новые аресты. Там, где «Рамзаю» кажется, что следствие не обладает достаточно определенными уликами, он пытается «запутывать» следы, отводить внимание полиции.
В ходе следствия «Рамзаю» показали фотографии работников советского посольства в Токио и предложили опознать тех, с кем он встречался. Зорге знал, что по этому вопросу следователи могли получить информацию от одного Клаузена, и умышленно «напускал» туман, доказывая, что он не в состоянии припомнить лица тех, о ком идет речь. Более того, он исключал причастность курьеров к советскому посольству: «Я вспоминаю, что на встречи в Токио приезжали два различных курьера. Один был высокий, крепкого телосложения молодой человек, другой, появившийся позднее, выглядел еще моложе и имел прекрасную фигуру. Однако на фотографии, которую показывал мне полицейский офицер во время расследования, я не смог опознать высокого сильного человека. Человек, с которым я встречался, не носил очков. Мужчина на второй показанной мне фотографии несколько похож на человека, с которым я встречался в доме Клаузена, но у меня нет уверенности, что это тот самый курьер. Человек, с которым я встречался в последний раз, был со всех точек зрения типичный профессиональный курьер, переезжавший из страны в страну. Однако я старался не задавать ему вопросов по этому поводу. Мы расстались с ним, только немного поговорив о войне Германии с СССР.
