16 мая 1942 г. официальные обвинения были предъявлены Рихарду Зорге, Одзаки Ходзуми, Максу Клаузену, Бранко Вукеличу, Мияги Ётоку, Сайондзи Кинкадзу и Инукаи Кэн. Остальным обвинения были предъявлены позднее. На следующий день —17 мая — появилось первое и единственное официальное сообщение Министерства юстиции о «международной шпионской организации»: «В прокуратуре Токийского окружного уголовного суда закончилось энергично проводившееся с октября прошлого года расследование дела о раскрытой полицией международной шпионской организации под руководством Рихарда Зорге. Ее главными участниками являются: специальный корреспондент газеты “Франкфуртер цайтунг” в Японии Рихард Зорге, 47 лет; помощник заведующего токийским отделением французского агентства новостей Гавас Бранко де Вукелич, 38 лет; художник Етоку Мияги, 40 лет; неофициальный советник токийского отделения правления Мантэцу — Ходзуми Одзаки, 42 лет; владелец светокопировальной мастерской в Токио — Макс Клаузен, 44 лет.
Министерство юстиции сообщало, что указанные лица обвиняются в нарушении законов “О поддержании общественного порядка”, “Об обеспечении государственной обороны», “О сохранении военной тайны” и что дело всей группы будет рассматриваться в Токийском окружном уголовном суде»
[859].
Сообщение сопровождалось комментарием, опубликованным от имени представителей двух Министерств — юстиции и внутренних дел. В нем выражалось сожаление о том, что, несмотря на «большой успех» борьбы со «лживой идеологией» и на то, что в результате «подъема духа Японии» и «неоднократных арестов коммунистическое движение почти замерло», все же «левые элементы по-прежнему не оставляют своих убеждений». Подобного рода заявления представителей официальных органов не могли быть истолкованы иначе, как намерение властей осуществить под прикрытием антикоммунистической демагогии ликвидацию малейшего проявления инакомыслия. Недаром комментарии к сообщению об арестах Зорге и его группы заканчивались предупреждением, что «надлежащие органы… предпримут еще более строгий контроль над подобными, пусть даже малочисленными элементами… с тем, чтобы можно было рассчитывать на полное прекращение их деятельности»
[860].
Проект текста сообщения Министерства юстиции об аресте и следствии по «делу Зорге» был подготовлен лично прокурором Ёсикава. Но прежде чем оно попало на страницы газет, в него был внесен ряд изменений и дополнений. Министерство иностранных дел настояло, чтобы из текста было изъято упоминание о том, что Сайондзи являлся неофициальным советником этого министерства. Верховный суд потребовал исключить слово «важные», употребленное для характеристики сфер, из которых исходила информация, получаемая Рихардом Зорге, а также упоминание о «политических фигурах, занимавших видное положение» и ставших источниками этой информации. Были также вычеркнуты все ссылки на ЮМЖД, за исключением упоминания о том, что там работал Одзаки. По настоянию Министерства юстиции сообщению был придан общий характер, из него были исключены минимальные подробности о деятельности группы
[861].
В сообщении Министерства юстиции, а также в комментарии Советский Союз не был даже упомянут. Не было сказано и ни единого слова о принадлежности группы Зорге к органам советской разведки.
Почему это произошло? Данный вопрос не раз поднимался в работах японских и западных авторов. Некоторые видят одно из главных объяснений этому в том, что японское правительство, не находившееся в состоянии войны с Советским Союзом, стремилось избежать обострения отношений с СССР, а потому решило исключить из текста официального сообщения какое-либо упоминание о своем северном соседе.
Отсутствие упоминания в сообщении Министерства юстиции Советского Союза и советской военной разведки является заслугой и самого Зорге. В то же время признание им своей причастности к Коминтерну попало на благодатную почву и было максимально использовано японскими властями (а в 1950-е годы — американскими) для разжигания антикоммунистической истерии и запугивания «коммунистической угрозой». Раскрытие деятельности «международной шпионской организации» оправдывало существование «антикоминтерновского пакта» и «подтверждало» наличие угрозы, исходившей от Коминтерна. Возможность обвинить Зорге и его «группу» в нарушении закона «О поддержании общественного порядка» оказалась весьма кстати и обуславливалась как внутриполитической обстановкой, так и внешнеполитическим курсом японских правящих кругов.
В феврале 1943 г. на заседании парламента министр внутренних дел говорил о том, что коммунистическое движение в Японии еще не полностью подавлено. «Призрак коммунизма» и страх за судьбу «национального образа правления» всегда преследовал воображение господствующих классов Японии. В феврале 1945 г. бывший премьер-министр Коноэ обратился к императору с письмом, в котором излагал свои опасения за судьбу империи в связи с грядущим военным поражением, которое он считал неизбежным. «Хотя поражение будет темным пятном для нас, — писал Коноэ, — мы сможем примириться с ним, если нам удастся сохранить императорский строй. Общественное мнение в Америке и Англии пока еще не требует изменения этого строя. Поэтому нам следует опасаться не столько поражения, сколько коммунистической революции, которая могла бы явиться результатом поражения. Как внешние, так и внутренние условия указывают на возможность такой революции»
[862].
Невзирая на очевидную, с позиций сегодняшнего дня, абсурдность обвинения в нарушении закона «О поддержании общественного порядка» — ни организация Зорге в целом, ни один из ее членов, включая японцев, не ставили, да и не могли поставить своей целью «изменение государственного строя» или «уничтожение системы частной собственности», — представляется, что это был не только и не столько пропагандистский ход, а уверенность японского правосудия, что деятельность «группы Зорге» была направлена «к достижению целей Коминтерна».
Следствие по «делу Зорге», продолжавшееся более полугода, было закончено, и все его материалы вместе с обвинительным заключением прокуратуры в отношении каждого обвиняемого переданы в Токийский окружной уголовный суд. Зорге достиг своей цели — дело слушалось в гражданском суде. Первое разбирательство должно было проводиться с применением процедуры ёсин.
«Для ведения процедуры ёсин назначался один из судей окружного суда, перед которым ставилась задача — исследовать обоснованность представленных прокуратурой вещественных и косвенных улик, а также самого обвинительного заключения. Таким образом, формально проведение этой процедуры предназначалось для того, чтобы предотвратить возможные ошибки при обвинении подсудимого. Но в действительности ее применение ставило обвиняемого в особо тяжелые условия. Это было связано как с процессуальными особенностями процедуры ёсин, так и с правами судьи. Процедура ёсин могла завершиться либо освобождением обвиняемого из-за недоказанности его вины, либо передачей дела в местный суд, либо, наконец, решением судьи о том, что данное дело подлежит юрисдикции окружного суда. Последнее влекло за собой составление судьей сюкэцу кэттэй — заключительного определения (решения). По существу, это был обвинительный акт.
