Тогда же Сигэмицу предложил «проект предварительного плана для советско-японских переговоров» с целью получить от СССР подтверждение отказа от вступления в войну с Японией, либо в результате пролонгации пакта о нейтралитете, либо заключения нового договора, лучше всего пакта о ненападении.
Предполагаемые уступки сводились к следующему.
«1. Разрешение на проход через пролив Цугару.
2. Пересмотр или отмена основного японо-советского договора (т. е. Портсмутского мирного договора 1905 г., подтвержденного сторонами в 1925 г. — М.А.).
3. Предоставление прав на рыболовство.
4. Уступка Северо-Маньчжурской железной дороги.
5. Разрешение мирной деятельности Советского Союза в Маньчжурии, Внешней Монголии, Китае и других частях Великой Восточной Азии.
6. Признание советской сферы интересов в Маньчжурии.
7. Признание советской сферы интересов во Внешней Монголии.
8. Отмена Антикоминтерновского пакта.
9. Отмена тройственного пакта и тройственного соглашения.
10. Уступка Южного Сахалина.
11. Уступка Северных Курильских островов»
[898].
Об условиях, при которых Япония готова выполнить эти требования СССР, в плане говорилось следующее: «В том случае, если Германия потерпит поражение или заключит сепаратный мир и будет заключен общий мир при посредничестве Советского Союза, мы примем все требования Советского Союза»
[899].
В последней декаде сентября, после того как в Токио было получено сообщение об этом ответе Молотова, Высший совет по руководству войной стал склоняться к тому, чтобы в сложившейся обстановке, дабы не усугублять положение, отказаться на время от прежнего плана активных дипломатических акций в отношении СССР, вопреки мнению начальника генерального штаба армии генерала Умэдзу Ёсидзиро, который считал, что при возможной конфронтации Москвы с Вашингтоном и Лондоном она будет заинтересована в сильной Японии.
28 сентября Высший совет одобрил инструкции послу Японии в СССР, в которых предлагалось прилагать усилия для выявления в дальнейшем подлинных намерений Москвы в отношении Токио, и в случае капитуляции Германии или заключения советско-германского мирного договора стремиться к сохранению дружеского расположения к Японии. Иначе говоря, призывая в общей форме к активности, эти инструкции вследствие своей расплывчатости не предлагали конкретно ничего нового
[900].
«Вполне возможно, — замечает Ю.В. Георгиев, — что японская сторона считала, что такая фигура, как Р. Зорге могла бы сыграть определенную роль в этих расчетах японской дипломатии»
[901]. Если верить воспоминаниям полицейского инспектора Охаси Хидэо (вошел в историю, как и многие другие, только благодаря тому, что оказался рядом с Зорге до или после его ареста), сам Зорге не исключал возможности своего участия в маневрах японской дипломатии. Охаси вспоминает о словах Зорге, сказанных ему как бы в шутку: «Когда обстоятельства станут совсем отчаянными, японское правительство захочет воспользоваться моими услугами. Случись такое, клянусь, я сделаю для Японии все, что в моих силах»
[902].
День казни Рихарда Зорге и Одзаки Ходзуми — 7 ноября — был выбран не случайно. Юда Тамон, возглавивший к тому времени отдел по идеологическим преступлениям прокуратуры Токийского округа, впоследствии утверждал, что для приведения смертного приговора «был специально выбран день годовщины русской революции, исходя из благожелательства, характерного для японского бусидо»
[903]. Бусидо («путь воина») — кодекс самурая, свод правил, рекомендаций и норм поведения истинного воина в обществе, в бою и наедине с собой. Однако, представляется, что выбор 7 ноября для приведения приговора в исполнение скорее свидетельствует об изощренности японских инквизиторов.
Первым был казнен Ходзуми Одзаки. Это произошло в 9 час. 33 мин. по токийскому времени. В 10 час. 20 мин. свершилась казнь над Рихардом Зорге. При казни, по словам Юда, кроме него, присутствовали начальник тюрьмы Итидзима, его заместитель, секретарь прокуратуры и тюремный капеллан.
По свидетельству Юда, Рихард Зорге встретил смерть без тени страха и с большим достоинством. Приблизившись к месту казни, он на японском языке произнес: «Секигун (Красная Армия)! Кокусай кёсанто (Коминтерн)! Собието кёсанто (Советская компартия)!»
[904].
Последние слова Зорге не были спонтанными, он подготовил их заранее. Они были произнесены не на родном немецком языке, не на русском языке — языке его матери, на котором он плохо говорил, а на японском, которым почти не владел. Он должен был быть уверен в том, что присутствовавшие поймут их, они правильно передадут их, и мир узнает, что он умер, не потеряв свою веру.
Слова Зорге прозвучали как молитва. Они поразили главу отдела по идеологическим преступлениям прокуратуры Токийского округа Юду до глубины души. Вспоминая эту сцену позднее, он говорил: «В его словах и поведении не было ничего показного. Зорге был верен своему делу и сохранил эту веру до конца. Он произнес свои слова, как верующий произносит молитву»
[905].
Воспоминания Юда ставятся отдельными исследователями под сомнение. Возможно, Зорге не произносил таких слов перед смертью. Однако они соотносятся с личностью Зорге — именно он, и никто другой, мог произнести такие слова в последние минуты жизни. Для Юда, присутствовавшего на казни, эта сцена осталась в памяти, как незабываемое событие в его собственной жизни.
Беззаветно преданные коммунистической идее люди: Рихард Зорге, Бранко Вукелич, Одзаки Ходзуми и Мияги Ётоку, работавшие в обстановке постоянного стресса в течение многих лет, смогли выдержать безумную нагрузку и успешно решать поставленные задачи. Они были командой единомышленников, готовых пожертвовать жизнью во имя прекрасных идеалов. Они были идейными борцами, и в этом величие их подвига.
Почему Зорге не обменяли? Неужели он не заслужил этого? О точке зрения генерал-майора К.А. Воронина, считавшего, что «попытку к этому, надо было бы сделать», уже говорилось.
М. И. Иванов в то время находился в Токио. «Меня часто спрашивают, можно ли было спасти Зорге, — пишет он. — Мое мнение — да. Ведь вызволили же, правда, после смерти Сталина, советских разведчиков Джорджа Блейка, приговоренного британским судом к сорока двум годам тюремного заключения, и Хайнца Вольфе, получившего 12-летний срок в ФРГ, или Рудольфа Абеля, отбывающего пожизненное заключение в США. Думаю, мы имели такую возможность в отношении Рихарда Зорге даже в день, предшествовавший казни…
