В этом ревнивая Хельма узрела “криминал” и быстро освободилась от “соперницы”.
В другой раз Хельма приревновала Рихарда к журналистке Лили Абетт, которая в ее присутствии позволила себе бросить фразу: “Он (Рихард) был очень приятен и даже мил… Если чего-либо он очень хотел, то добивался… А вообще он не любил глупцов и людей, казавшихся ему неинтересными…”.
…
Знал ли Ойген Отт об истинных отношениях своей жены с Рихардом Зорге? Да, знал. Более того, он им не препятствовал. Хельма и до их свадьбы была дамой с широким замахом. С 1939 года Отт спал в отдельной от Хельмы комнате, и односпальная кровать его больше не смущала…
Знал Ойген и о связях Зорге с его личной секретаршей (Лили Браун. — М. А.)… Порой секретарша под воздействием порывов любви теряла чувство самообладания и меры, звонила Рихарду по телефону, умоляла о встрече, рыдала. …
В квартирке Зорге с мая 1941 года стала часто бывать профессор консерватории, преподаватель по классу клавесина в Берлинском государственном высшем музыкальном училище сорокачетырехлетняя Эта Харих-Шнайдер. Она говорила, что Рихард возвращал ей воспоминания о молодости, заставлял дышать всей грудью и жить сердцем. …»
[909].
В своем фильме «Кто вы, доктор Зорге?» Ив Чампи приводит свидетельство некой мадам Хэдек, очень «крупного советского агента», которая «в свое время играла большую роль в жизни Рихарда Зорге», а к настоящему времени (начало 60-х) проживала в Мюнхене:
«Это продолжалось шесть лет. И кончилось вместе с моей молодостью около тридцати лет назад. Хотя я еще раз с ним встретилась в 1935 г. в Нью-Йорке. Я была там по заданию Москвы, и он, конечно, знал об этом. … Мы вместе вступили в партию. Вместе работали, вместе боролись. Он был очень забавным и очень нежным. Романтик до мозга костей. Он был необычен во всем, и его нельзя было не заметить. Рихард самый замечателоьный человек из всех, кого я знала».
Уиллоуби в своей книге «Шанхайский заговор» приводит следующие высказывания «Рамзая», изложенные в его показаниях в ходе следствия: «Женщины абсолютно непригодны для агентурно-разведывательной работы. Они не имеют никакого понятия о политических и других подобных делах, и я никогда не получал от них удовлетворительной информации. Поскольку они были бесполезны для меня, я не использовал их в своей организации, даже женщины, принадлежащие к высшему классу, не имеют никакого понятия о том, что говорили их мужья, и поэтому являются весьма бедными источниками информации. По-моему, ни одна женщина на свете не способна к агентурной деятельности».
Едва ли эти слова «Рамзая» следует принимать за чистую монету. Еще в Шанхае Зорге широко пользовался агентурными услугами Агнесы Смедли, привлек к сотрудничеству весьма ценного китайского агента-женщину «501», в Токио имел в составе своей резидентуры и положительно оценивал «Гертруду» (жена Штейна), «Эдит» (жена Вукелича), «Анну» (жена Клаузена), использовал ряд женщин-агентов в агентурной группе Мияги.
Вероятнее всего показания, отрицающие возможность использования женщин в агентурной разведке, были даны «Рамзаем» с определенной целью: оградить от подозрений и избавить от полицейских преследований женщин, с которыми он был в связи или поддерживал знакомство и которые действительно не имели никакого отношения к его агентурной деятельности.
«Здешние женщины весьма надежны, особенно если они решились связать свою жизнь с каким-нибудь мужчиной. Они не представляют тогда никакой опасности, при условии, если мужчина не оставит ее в беде» (Из письма «Рамзая» в Центр 22 июля 1940 г.). Жизнь подтвердила это наблюдение Зорге.
В уже цитировавшейся монографии О’Конроя «Японская угроза», отдельная глава называется «Женщины в Японии»
[910]. Этой главе автор предпослал четыре строки японской поэмы:
«Влекомая могучей силой,
Влачу я жалкую судьбу
И на пути моем постылом
Следов моих не обрету».
По мнению О’Конроя, эти строки не только выражают печальную судьбу японской женщины, но и всю ее тайную суть. «На взгляд, может быть, несколько старомодный, она представляется как живой дух женственности, существующей только для семьи, как та опора, на которой держится весь домашний очаг, как предмет оскорблений мужа с его верховной властью распоряжаться ею и его привилегией навязывать ей свою волю. Она — та скала, на которой построена Япония; но сама она остается на заднем плане, у нее нет желания власти; исполненная решимости нести свой жребий, она вынашивает сыновей для империи. … Женщина Японии — это поэма, но история ее жизни похожа на надгробную песню».
Лефкадио Херн неоднократно пытался определить сущность японской женщины. В своем произведении «Япония. Попытка истолкования страны» он заверяет, что «японская женщина так отлична от мужчины, что производит впечатление существа другой расы». Японский автор присоединился к этому мнению и заявил: «Почти все иностранцы наблюдают контраст между нашими мужчинами и женщинами и приходят к выводу, что Херн был прав. Мужчины обыкновенно неряшливы, у них жесткое выражение лица, их манеры грубы, их речь необузданна, их поведение в обществе непристойно. Женщины скромны и рассудительны, в своей частной жизни они гораздо более сдержанны и целомудренны. Если принять наших мужчин с их скрытой вульгарностью и бесстыдными манерами за обычный тип человека, то о наших женщинах надо сказать, что они ангелы».
Доктор Нитобе отмечал, говоря о женщине, «что все ее существо поглощено супружеской жизнью и детьми». «Вся ее жизнь есть бесконечное самопожертвование; это добровольная смерть»
[911].
«В общественной жизни женщин отталкивают и отстраняют более сильные мужчины, и они предоставлены самим себе в своей борьбе против жестоких, самодовольных мужчин. В школе девочки обучаются отдельно от мальчиков, и там им прививается искусство послушания и самопожертвования. В то время как женщина несет суровое наказание за измену, измена не считается преступлением, когда речь идет о мужчине. Подобно тому, как мужчина и женщина кажутся принадлежащими к различным расам, их общественное положение также различно, как если бы они принадлежали к различным национальностям».
«Женщине Ниппона приходится редко видеть лестную для нее картину того, как мужчина с поклоном открывает женщине дверь комнаты или дома. Именно она, а не он, должна делать такого рода услуги. Она и думать не смеет идти впереди своего господина; ее место позади него и ее обязанность следовать за ним. Сотни лет развили в ней привычку к послушанию и к покорному и безоговорочному подчинению мужчине, в руках которого находится попечение о ее судьбе. Говорить о ее неиссякаемой доброте — это то же самое, что утверждать, что солнце греет. В течение пятнадцати лет я жил среди них и свыше четырнадцати лет я имел счастье жить с женой-японкой. Опыт близкого знакомства с различными типами японской женщины не повлиял на мои взгляды. Я не могу сказать, что средняя японская женщина блистает своими умственными способностями; такое впечатление было бы неправильно. Она не блистает ими по той причине, что ей этого не позволяют. В тех редких случаях, когда ум ее освобожден от внешних оков, можно лишь удивляться глубине ее понимания».
