Ольховский уставился на Аленку, и это был тяжелый взгляд. Очень-очень тяжелый.
— Мы вернемся к этому вопросу после выставки, — произнес он, — я хочу, чтобы ты его хоть малость обдумала. Я очень этого хочу, понимаешь, Сан?
Аленка понимала. Понимала даже сильнее, чем могло показаться. И в груди сейчас ворочался неприятный комок. Было рано думать об этом. Сейчас — в принципе рано. Нужно было дать время и себе, и Лизе. Вдруг… Вдруг случится чудо, и Лиза смягчится?
Улыбнулась Аленка через силу. А потом сжала пальцами локоть Макса.
В душе она на себя практически ругалась матом. Господи, да она же смертельно хотела от Макса услышать эти слова. Больше всего на свете. Почему сейчас так резко включила попятную? И вот оно, её наказание — мрачное молчание.
— Ты обиделся? — наконец осмелилась пискнуть Аленка, когда они уже поднялись на ступеньке к дверям галереи.
Макс вздохнул и потер лоб свободной ладонью. Он выглядел слегка уставшим.
— Да нет, — откликнулся он, — не обиделся. Я же понимаю, что… Ну, я — проблемный вариант. Просто я не знаю, как мне позволять тебе уехать. И заставить не могу, как тебя подписывать на все мои проблемы?
— Макс, — Аленка чуть не взвыла, — дело не в тебе.
— Вот ты даже не представляешь, как часто я слышал эту фразу, как только упоминал, что у меня есть дочь, которую я воспитываю один, — сухо откликнулся Макс.
— Дай мне время, пожалуйста, — устало попросила Аленка, — просто… Я не смогу остаться, если не понравлюсь Лизе. Я не буду ставить тебя перед выбором — я или дочь.
Это был очень странный разговор, и, кажется, они оба думали о своем, но после этой фразы Макс замолчал, глядя на Аленку пронзительно, будто сравнивая её с чем-то в своих мыслях.
— Прости, я жутко спешу, — произнес он медленно, кажется — тщательно взвешивая каждое слово, — прям непозволительно спешу. Но… Ты сама заговорила про отъезд… А я… Я не смог не сказать.
— Макс, ты — нереальный, — Аленка тихонько вздохнула, — и я… не понимаю нифига сейчас, ты мой личный сорт…
— Героина? — Макс чудом не смеялся с этой вот фразочки из мелодрамки про вампиров. Но он не угадал.
— Динамита, блин! — отрезала Аленка. — Ты, блин, тут столько всего на меня вывалил, так качественно оглушил и даже не даешь мне оправиться от охренения.
— Прости, — кратко произнес Макс, сжимая Аленкину ладонь, — просто… Я не хотел тебя обманывать, солнечная. Я хочу, чтобы ты со мной осталась, давно хочу. Но согласись, про Лизу… сказать было нужно…
— Нужно, — ворчливо буркнула девушка, — вот только сразу ты мне и не сказал. Самой на вас натыкаться пришлось.
Ворчала, а у самой сердце в груди плясало яблочко и подскакивало, высоко подбрасывая колени.
По лицу Макса пробежала странная улыбка, но он пожал плечами.
— Не сказал бы вчера — сказал бы сегодня, — уверенно произнес он и наконец потянул на себя дверь галереи, — пойдем уже соприкасаться с современным искусством. Но помни, я пытался тебя остановить!
И что это значит вообще?
19. Беспредельная откровенность
— О-о-о!
— Охренеть? — мягким смеющимся шепотом поинтересовался Макс. С учетом того, что он сейчас стоял за спиной Аленки и шептал практически ей на ухо, да еще и обращая внимание, на что девушка сейчас смотрела, — было ощущение уже вполне начавшейся прелюдии, потому что... Ну... Да, возбуждение тихонько шевелилось в животе, будто бы сладко потягиваясь.
— Красиво он её, а? — тихо шепнул Макс, легонько касаясь самыми кончиками пальцев голого предплечья девушки.
— Да... — тихонько выдохнула Аленка, ощущая, как начинают нагреваться щеки.
Фотограф был поклонником шибари. Вот, кстати, сейчас из соседнего зала раздавался одухотворенный голос творца, который очень старательно разъяснял, почему он не снимает мужчин-моделей, и вслед за ним ходило большинство посетителей выставки, потому что автор рассказывал чуть ли не про каждую отдельную фотографию — историю съемки, нюансы рисунка обвязки и прочую ерунду. Аленка же можно сказать — замерла еще на подступах. Ей нравилось бродить отдельно от основной толпы и почти в тишине, пытаться понять, что именно она чувствует, когда смотрит на ту или иную фотографию.
Фотографии, кстати, были очень разные. И модели были разные — обнаженные и одетые, вписанные в какой-то пейзаж, или вообще показывавшиеся на фотографией какой-то частью тела.
Между отдельными фотографиями Аленка ходила медленно. На иной фотографии зависала на витиеватые, сложные узлы и узоры веревочной паутины, на другой — обвязки было немного, но как нереально фотограф сумел зафиксировать модель над гладью спокойного пруда. Девушка будто парила. На третьей модель вообще оказалась неожиданно гибкой, и её фиксировали над парковой дорожкой будто бы в момент воздушного кульбита — голова у земли, подвес под бедрами и прогиб — такой потрясающе красивый прогиб.
Вот, собственно, про эту девушку Макс и заметил, что «красиво».
И оно действительно было красиво — не оторвешься.
На очередной фотографии, над которой Аленка эстетически зависла, была девушка, стоящая на коленях на льняной мятой простыне, и по её спине вниз сбегала переплетенная французской косичкой джутовая веревка. В районе лопаток «косичка» заканчивалась, и в разные стороны под идеальными прямыми углами расходились «ветви» обвязки.
— Вообще, это, конечно, художественная обвязка, — негромко заметил Макс, — потому что горло и шею задействовать нельзя. Даже мастера этого не делают. Это вот — только для красоты. Но непрактичность красоты не умаляет.
— Хэй, — Аленка глянула на Макса, с внезапным интересом, — а ты откуда вообще знаешь «как можно»?
Подловила...
По лицу Макса пробежала характерная гримаса «блин, так спалился», и он улыбнулся, явно выкрутив тумблер обезоруживающего обаяния на максимум.
— Ну, был на паре мастер-классов...
— На паре? — Аленка иронично сощурилась. — А пара это сколько? Как в кошерной математике, где пара это два?
— Ну, может, больше чем на паре... десятков, — Максу явно было неловко — он даже нос сморщил от смущения, — ну красиво же, Сан...
Красиво. Даже непрактичные обвязки, даже без сложных узлов — просто тонкие девичьи запястья, обвитые веревкой, смотрелись зачаровывающе.
— Ну, ты знал, что здесь будет, да?
— Да-а, — протянул Макс шепотом, опуская губы на Аленкино плечо, — смотри — минимальная бондажная обвязка, интересно, они реально с ней ходить под одеждой могли?
На очередной фотографии растягивала в разные стороны расстегнутую блузку девочка модель, с простой, безузловой перевернутой буквой А, нарисованной тонким джутовым шнуром, обвивающим шею и обе груди. Интересно, оно могло натирать, и как долго такое можно было носить на теле? Вообще, даже если представить вот такую легкую обвязку на теле и под обычной одеждой — кожу начинало слегка покалывать от возбуждения. Носить на теле веревку... Как свидетельство собственной принадлежности одному конкретному человеку... И да, никто не видел, но веревка бы непременно касалась кожи, непременно напоминала тебе о том, что у тебя есть тот, кому ты настолько доверяешь, что можешь позволить себя связать. Что с кем-то ты можешь так расслабиться и позволить себе не гнаться за решением проблем... Даже от этих странных мыслей у Аленки перехватило дыхание, и кожа щек казалась раскаленной. Блин, она извращенка, что ли, о такой дуристике думать? И... Это на лбу, что ли, как-то было написано? Потому что сейчас Аленка вдруг вспомнила загадочные слова соседа: «Если я прав, то вы сами поймете…». То есть он как-то мог опознать, что вот ей это было нужно? Интересно, по каким косвенным признакам?
