Он перевернул страницу. Журналисты, напустив мраку в предыдущей статье, теперь сменили тон на игривый: статья сопровождала фотографию о новом произведении стрит-арта, посвященного мышам. В последнее время весь Мальмё завороженно наблюдал за появлением на своих улицах крошечных зданий, созданных анонимным художником и предназначенных служить популяции городских мышей. Там был, к примеру, ресторан, причем прохожие оставляли рядом кусочки сыра для настоящих мышей, которые и в самом деле начали посещать заведение; а теперь появилась книжная лавка для мышей более интеллектуального склада. Ульф посмотрел на фотографию и улыбнулся.
Крошечные книги теснились в стеклянных, точь-в-точь как настоящих витринах миниатюрного магазинчика; у стены стояла скамейка; ближе к выходу помещался стенд для распродаж. По соседству располагался ресторанчик или ночной клуб, а может, кондитерская – трудно было разобрать; на переднем плане лежало несколько палых листьев, давая представление о масштабе.
Ульфу внезапно захотелось плакать. Он не мог понять почему; он никогда не страдал приступами плаксивости, но теперь ему просто – и очень сильно – хотелось плакать. Это, наверное, было от того, подумал он, что вот перед ним был этот крошечный, упорядоченный мир – мир, в котором не было ни одной из тех вещей, о которых он читал на предыдущей странице. Или, может, дело было в том, что крошечное здание было воплощением цивилизации, воплощением нашего желания создать урбс – место, где существует гражданское общество, где можно вести достойную и упорядоченную жизнь. Или сама архитектура, при таких масштабах казавшаяся такой близкой, такой человечной – притом что именно чего-то подобного можно ожидать от мышиного архитектора.
Подчиняясь внезапному импульсу, он сунул руку в карман и достал записку. Развернул, прочел в третий раз. Кого я пытаюсь надуть? Этот вопрос он, бывало, задавал себе, когда был еще молодым человеком, и нашел, что это исключительно эффективный способ бороться с самообманом и оправданиями, которые мы сами себе придумываем, чтобы не делать то, что должно. Кого я пытаюсь надуть?
И сейчас этот вопрос был уместен, как никогда. Он пытался убедить себя в том, что не любит Анну. Вот он это и сказал. Сказал, что любит ее. И он ее любит. Любит.
И все же это было нельзя, просто нельзя. Анна замужем за Джо. У нее есть две маленькие дочки, которые – как он предполагал – любят обоих своих родителей. Они – ее семья; он – нет. Как он мог, пусть даже на какое-то мгновенье, подумать о том, чтобы все это разрушить? Как бы он смог, глядя Джо в глаза, сказать ему, что он собирается забрать у него жену, мать его детей? Ответ был прост – ничего этого он сделать не мог, и любовь, которую он только что признал в первый раз, должна быть подавлена, отторгнута, спрятана подальше, как уже столько раз бывало до этого с чувствами – с чувствами, которые не имели права на существование, на которые косо смотрели, с чувствами, которые сломали бы общественный порядок – или чью-то жизнь.
Он погладил записку, будто это был его талисман. Письмо от любимого человека и есть талисман, подумалось ему. Оно несет в себе симпатическую магию той руки, что ее написала, той самой руки. Он прочел записку еще один, последний раз, а потом порвал ее на кусочки, и эти кусочки тоже порвал, и так раз за разом, пока от записки не остались одни конфетти.
В этот-то момент и появился Карл; возник, будто ниоткуда.
– Я думал, у тебя встреча, – сказал он, разглядывая клочки записки, лежавшие у Ульфа на ладони.
Ульф молча стиснул в кулаке обрывки бумаги.
– Ты это видел? – спросил он у Карла. – Это книжная лавка для мышей.
Карл взглянул на фотографию.
– Странно, – сказал он.
– Что ты чувствуешь, когда это видишь? – спросил Ульф.
– Это странно, – повторил Карл.
Ульф сделал жест в сторону пустого стула напротив.
– Почему бы тебе не присесть, Карл? – спросил он. – Тогда мы сможем поговорить.
Карл сел и спросил:
– О чем поговорить?
– Обо всем, что мы хотели бы друг другу сказать, – ответил Ульф, – но слишком до этого смущались, чтобы говорить напрямик.
Глаза у Карла расширились:
– Эта записка: что в ней было?
Ульф сделал глубокий вдох. Придется говорить начистоту. Другого выхода у него не было.
– Анна поставила знак поцелуя в конце… – ну, знаешь, «Х». Это, наверное, ничего не значило, но… – Он запнулся.
– Ты испытываешь к ней чувства, верно? – спросил Карл.
Ульф кивнул.
– Да, это так. Но это невозможно, понимаешь?
Карл отвел взгляд. Ему было ясно, что Ульф говорил правду. Сперва он сидел молча, но потом заговорил:
– Что ты собираешься делать?
– Ничего, – ответил Ульф. – Этого не может быть.
– Это я понимаю, – сказал Карл. Подавшись вперед, он положил Ульфу руку на плечо. – Позволь мне кое-что сказать тебе, Ульф: ты самый хороший, самый добрый, самый забавный человек из всех, кого я знаю. А еще – самый честный.
Ульф подозревал, что в этой тираде скрывался иронический упрек. Честный? Совсем недавно он солгал относительно содержания записки, но Карл, конечно, этого знать не мог. Или он знал? Если он прочел записку, пока Ульфа не было, то его собственное поведение тоже было небезупречным, пускай даже он и не говорил Ульфу неправды. Ульф решился.
– Ты читал записку? – спросил он.
Карл замялся, и его взгляд, до того устремленный на Ульфа, скользнул в сторону. Ульфу все стало понятно, и он облегченно вздохнул про себя.
Теперь они были равны с точки зрения морали – оба стоили один другого.
– Это не важно, – ответил Карл.
Ульф поднял бровь. Это было не дело – отмахиваться от неудобного вопроса, попросту объявив его неважным. Не Карлу было это решать; Ульф задал вопрос для себя.
Но Карл отвечать не собирался. Убрав руку с плеча Ульфа, он стиснул пальцами кулак, в котором Ульф все еще сжимал записку.
– Дай-ка это мне.
Ульф раскрыл ладонь. Карл вынул у него из пальцев бумажные клочки и уронил их на пол.
– Вот и все, – сказал он. – Их нет.
Глава 11
Во всем виноваты гормоны
Жизнь Ульфа, обычно столь размеренная и упорядоченная, в последнее время существенно усложнилась. Дело Бим Сундстрём теперь стало делом Сигне Магнуссон, и в процессе претерпело превращение из дела о фальшивом исчезновении несуществующего человека в расследование настоящего исчезновения человека вполне реального. У него пока не получалось найти времени на эту новую задачу, и Анна отправилась проводить опросы в одиночестве. Карл тоже кое-чем помог, но до сих пор им вдвоем удалось выяснить одну-единственную вещь: Сигне нигде не было.
