Я разрываюсь между желанием убежать – унестись на всех парах к Мемориальной церкви, единственному освященному месту, которое приходит в голову, – и остаться здесь, чтобы узнать, что Чернокрылый скажет на этот раз. Мой взгляд скользит к зданию церкви, возвышающейся на другой стороне двора. Но это слишком далеко.
– Что ты хочешь от меня, Сэм? – определившись, спрашиваю я.
– Однажды я водил твою маму на танцы, – говорит он, вновь принимаясь за свои истории. – Она надела красное платье, а когда оркестр играл «Пока мы не встретимся вновь»
[12], положила голову мне на грудь, чтобы послушать, как бьется мое сердце.
– А у тебя есть сердце? – вырывается у меня довольно глупый и слегка язвительный вопрос.
Мне не нравится, что они с мамой ходили на свидание. Что они вообще общались.
Семъйяза строит обиженный вид.
– Конечно, у меня есть сердце. И меня можно ранить, как и любого другого человека. Мэг пела мне в тот вечер, когда мы танцевали. «Улыбайся, пока целуешь меня на прощание. И когда тучи рассеются, я вернусь к тебе», – поет он, и стоит признать, что его голос не так уж и плох.
Да и песня мне знакома. Мама любила напевать ее во время работы по дому. Например, когда складывала постиранное белье или мыла посуду. И это первый раз, когда я узнаю в его таинственной Мэг свою маму.
– Она пахла розами, – продолжает Сэм.
И это тоже правда.
Он достает из кармана серебряный браслет и кладет его на раскрытую ладонь.
– Я подарил ей его у дверей, когда мы желали друг другу спокойной ночи. И все лето я оставлял ей подвески в разных местах. Вот эту, – он проводит пальцем по фигурке рыбы, – я подарил ей как напоминание о нашей первой встрече на пруду. – Он касается лошади. – Это в напоминание о нашей поездке по деревням, после того как разбомбили больницу, где она работала.
Семъйяза нежно проводит пальцем по серебряному колечку с рубином в центре, но не объясняет, почему подарил его. Но я и так знаю, что оно означает.
«Вот почему он следит за мной, – думаю я. – Он любил маму».
И любит до сих пор.
Сжав браслет в руке, Сэм прячет его в карман.
– В каком году это произошло? – спрашиваю я. – Ну, когда вы ходили на танцы?
– В тысяча девятьсот восемнадцатом, – отвечает он.
– Ты ведь можешь вернуться туда, верно? Ангелы же умеют путешествовать во времени?
Он встречается со мной взглядом, и я вижу, как в его глазах разгорается возмущение.
– Некоторые ангелы, – говорит он, подразумевая тех, что сражаются на стороне добра.
Тех, кто умеет призывать венец.
Тех, кто служит Богу.
– А сегодня ты расскажешь мне хоть одну историю? – тихо спрашивает он. – О своей матери?
Я с мгновение раздумываю над его словами. И почему мне так жалко Семъйязу?
«Возможно, потому, что он любит того, с кем не может быть? Кто, как не ты, способна это понять», – говорит мне надоедливый внутренний голос.
Я в ответ приказываю ему заткнуться.
– Что-то не приходит на ум ничего интересного.
Я встаю и, стряхнув траву с джинсов, начинаю собирать вещи. Семъйяза поднимается на ноги вслед за мной, и я с ужасом замечаю, что трава под ним почернела и хрустит. Она погибла.
Он действительно чудовище.
– Мне пора идти, – объявляю я и разворачиваюсь, чтобы уйти.
– Что ж, значит, в следующий раз, – говорит он.
Услышав это, я замираю.
– Я не хочу встречаться с тобой еще раз, Сэм. Не знаю, зачем ты следишь за мной и чего хочешь от меня, но мне неинтересны твои истории.
– Я просто хочу, чтобы ты их услышала, – объясняет он.
– Зачем? Чтобы ткнуть меня носом в ваш с мамой «страстный роман»?
Он качает головой, отчего две его ипостаси – осязаемое тело и неосязаемая душа – расплываются. И тут я понимаю, что ему хочется рассказать их мне, потому что ему больше не с кем поделиться. Потому что это больше никому неинтересно.
– До свидания, Сэм.
– До следующей встречи, – кричит он мне вслед.
Я ухожу, не оглядываясь, но образ моей мамы в красном платье, в облаке духов с ароматом роз и с серебряным браслетом, который позвякивает на запястье, пока она поет и кружится в танце, ярко вспыхивает в голове.
– Это случится завтра, – объявляет Анджела, пока мы стираем ее одежду в прачечной «Робл».
Я решила помочь ей, потому что Анджеле становится все труднее и труднее наклоняться, а шум отжимающей стиральной машины и сушилки скрывает все тайные разговоры о видении. Которое, судя по всему, воплотится завтра.
– С чего ты решила? – спрашиваю я.
– Потому что именно завтра я попросила его встретиться со мной, – говорит она. – В письме.
– А ты уверена, что Пен его получил?
– Да. Потому что он ответил, что появится здесь. И потому что этому суждено случиться. Пен появится, потому что я видела, что он появится.
Да, все взаимосвязано, с этим не поспоришь.
– Так ты просто подойдешь к нему и скажешь: «Наш – это седьмой»?
Это беспокоит меня больше всего. Сильно беспокоит. Я вновь и вновь прокручиваю возможные варианты будущего, но мне никак не удается представить, что все закончится хорошо. Серы не только крылья Пена, но и его душа – сама его сущность. А Анджеле всегда сносило крышу, когда речь заходила о нем. По-моему, это не приведет ни к чему хорошему.
Подруга на несколько секунд прикусывает нижнюю губу – первый признак нервозности, которую я вижу с тех пор, как она сложила вместе все кусочки своего предназначения.
– Примерно так, – отвечает она.
Я знаю, что именно это Анджела видела в своем видении. Значит, этому суждено случиться, верно?
Вот только я в этом не уверена. Я так и не поняла, почему Джеффри видел, как разжигает лесной пожар, а затем спасает Такера из него. Или почему мне предстояло встретиться с Кристианом в лесу в тот день. Или почему я видела похороны мамы.
Но, думаю, наша задача – не рассуждать о том, почему мы это видим, а следовать видениям. Ну, или лажать.
– А что потом? – спрашиваю я. – После того, как ты ему все расскажешь?
– Мы разберемся со всем, – она аккуратно кладет руку на свой живот, – вместе.
Я обдумываю ее слова. Неужели Анджела считает, что как только расскажет всю правду, то все они – девятнадцатилетняя студентка университета, тысячелетний, усомнившийся в своей вере ангел и пинающийся Триплар, который сейчас размером с кочан капусты, – станут счастливой семьей? Конечно, на земле случались и более странные вещи, но все же…
