После экзамена я проверяю телефон, но нет ни одного нового сообщения.
«Ты уже родила?» – пишу я, стараясь не думать о том, что это повлечет за собой.
Но Анджела не отвечает.
Через час, за который я успеваю протереть дырку в ковре и сгрызть ногти, в дверь моей комнаты в общежитии стучит Кристиан.
– Привет. Я сдал последний экзамен. Не хочешь устроить праздничный ужин? – спрашивает он.
– Анджела рожает! – вырывается у меня. На его лице отражается такое удивление, что мне хочется засмеяться. – Она написала мне несколько часов назад, но я не знаю, родился ли уже ребенок или нет. Она запретила мне приходить в больницу, но…
– Ты все равно хочешь быть там, да?
– Я посижу в приемной или еще где-нибудь, но… Да. Я хочу быть там. – Я надеваю пальто, потому что в марте в Вайоминге еще холодно. – Не хочешь пойти со мной?
– Ты предлагаешь перенести нас обоих в Вайоминг? Уверена, что получится?
– Нет. Я никогда раньше не пыталась взять кого-нибудь с собой. – Я протягиваю руку Кристиану. – Но папа часто так делает. Хочешь попробовать?
Он колеблется.
– Мы посидим в зале ожидания. Не в родильной палате, – подчеркиваю я.
– Ладно, – соглашается он и берет меня за руку.
Кровь бурлит в венах от связующей нас силы и нетерпения, которое наполняет меня.
Не сомневаюсь, что у нас все получится.
– Хорошо. Давай мне вторую руку.
Я смотрю на наши соединенные руки и призываю венец, отчего с губ Кристиана срывается вздох.
– Тебе легко это дается.
– Призыв венца? Да, у меня получается все лучше и лучше. А у тебя?
Кристиан опускает глаза от смущения и улыбается.
– Не так легко, как у тебя. Я могу призвать венец, но обычно это занимает несколько минут. Да и перемещаться в другое место у меня так и не получается. Это все еще что-то недосягаемое для меня.
– Ну, рядом с тобой призывать венец легче, – признаюсь я и тут же вижу, как загораются его глаза. – Что ж, в путь.
Я зажмуриваюсь и представляю свой двор в Джексоне, осину, журчащий ручей. Окружающее нас сияние усиливается и пробивается сквозь закрытые веки красным отсветом. А затем исчезает.
И вслед за ним ощущение рук Кристиана. Я открываю глаза.
Сарай Такера.
Проклятье. «Наверное, к лучшему, что мне не удалось перенести Кристиана сюда», – доставая телефон, думаю я.
«Прости, – пишу я. – Может, попробуем еще раз? Я могу вернуться».
«Все хорошо. Лучше вернусь домой привычным путем. Увидимся через пару дней. Передавай привет Анджеле».
Я поднимаю глаза и вижу, что Такер смотрит на меня с сеновала. Но ухожу прежде, чем он успевает поздороваться со мной.
Когда я нахожу Анджелу в палате родильного отделения, она, в выцветшем сине-белом больничном халате, смотрит в окно. Ребенок, укутанный в пеленку, спит в нескольких шагах от нее в пластиковой люльке на колесах. Он напоминает маленькое буррито в синей шапочке, из-под которой торчат черные густые волосы. «Уэбстер» – красуется надпись на бирке, прикрепленной к люльке сбоку. Его лицо в багрово-красных пятнах, а глаза припухли, словно он только что поучаствовал в боксерском бою, но проиграл.
– Он восхитительный, – шепчу я Анджеле. – Почему ты мне не написала?
– Я была занята, – говорит она.
В ее голосе слышится опустошенность, а в глазах отражается обреченность, от которой замирает сердце. Я опускаюсь на стул возле кровати.
– Все оказалось настолько ужасно?
Она пожимает одним плечом, будто слишком устала, чтобы шевелить сразу двумя.
– Роды оказались унизительными, страшными и причинили сильную боль. Но я пережила это. Врачи сказали, что завтра меня уже выпишут. Вернее, нас. Мы отправимся домой.
Анджела вновь поворачивается к окну. Сегодня прекрасный день, поэтому за стеклом виднеется голубое небо и плывущие мимо белые, пушистые облака.
– Отлично, – говорю я, не зная, что еще сказать. – Тебе нужна…
– Мама со всем справится. Она отправилась за недостающими вещами. Она поможет мне.
– Я тоже могу помочь, – напоминаю я. – Серьезно. Я сдала все экзамены, так что впереди у меня две недели каникул.
Я наклоняюсь вперед и кладу ладонь на руку подруги. Она чувствует такое отчаяние, что у меня все сжимается в груди.
– Пусть я ничего не знаю о детях, но всегда готова прийти на помощь, – выдыхаю я, превозмогая боль.
Она отдергивает свою руку, но в ее глазах мелькает благодарность.
– Спасибо, Клара.
– Кажется, я так ни разу и не сказала тебе, как восхищаюсь тем, как ты справляешься со всем происходящим, – признаюсь я.
Она усмехается:
– Чем именно? Тем, что врала об отце своего ребенка? Или что так сильно поверила в свое дурацкое видение? Или что и вовсе оказалась настолько глупа, что умудрилась забеременеть?
– Ну, ничем из перечисленного. А тем, что ты смогла пройти через все это, хотя тебе было страшно.
Анджела поджимает губы.
– Я бы не смогла отдать его незнакомым людям. Не смогла бы жить, не зная, что с ним.
– На мой взгляд, это смело, Эндж.
«А на мой взгляд, нет, – покачав головой, мысленно говорит она. – Может, ему было бы лучше расти подальше от меня. В человеческой семье. Где ему бы ничего не угрожало. Наверное, я эгоистка».
Малыш начинает похныкивать и ворочаться в пеленке, а через мгновение открывает такие же золотистые, как у подруги, глаза, и воздух пронзает детский плач. От этого звука у меня по спине расползаются мурашки, и я тут же вскакиваю на ноги.
– Подать его тебе? – спрашиваю я.
– Лучше позову медсестру, – поколебавшись, отвечает Анджела и нажимает на кнопку, прикрепленную к ее кровати.
Я подхожу к люльке и заглядываю внутрь. Уэб такой маленький. Кажется, я никогда не видела ничего и никого настолько маленького. Да и детей никогда на руках не держала, за исключением Джеффри. Но уже не помню об этом.
– Я боюсь, что своим прикосновением что-нибудь сломаю ему, – признаюсь я.
– Я тоже, – говорит Анджела.
К счастью, за несколько мгновений до появления медсестры в палату заходит Анна. Она тут же подходит к люльке, поднимает ребенка и, воркуя, прижимает его к груди. Но он не успокаивается. Она проверяет подгузник, и, к явному облегчению Анджелы, его менять не надо.
– Он голоден, – объявляет Анна.
Анджела тут же напрягается.
– Опять? Да я же кормила его час назад.
