– Эндж, они идут. – В моем голосе отчетливо слышны отчаянные нотки.
– Так, притормози, Клара, – просит Анджела. – Кто идет?
– Не знаю. Чернокрылые.
– Они узнали об Уэбе? – спрашивает она, наконец-то разобравшись, о чем я ей говорю. – И хотят прийти за ним? Но откуда?
– Не знаю, – повторяю я.
– А что ты знаешь?
– Что произойдет нечто ужасное. Ты должна уехать из «Подвязки».
– И куда же? – интересуется она, все еще не осознавая всю серьезность ситуации. – Нет. Сегодня я точно уже никуда не пойду.
– Но, Эндж…
– Как давно тебе приходит это видение? Почти год? Так что я не вижу смысла нестись куда-то сломя голову. Я подумаю об этом утром.
– Но сегодня видение было другим. Слишком ярким.
– Ну, видения часто бывают обманчивыми, не так ли? – разозлившись, выпаливает Анджела. – Ты считаешь, что разгадала их, но это не так. – Она вздыхает, будто вдруг осознает, что перекладывает свои проблемы на меня. – Я не могу сорваться посреди ночи из-за чьей-то прихоти, Клара. Нужно все продумать. Приходи утром в «Подвязку», и мы обсудим твое видение, хорошо? А потом я решу, что делать дальше.
Вдруг на заднем плане раздается пронзительный плач.
– Замечательно. Мы разбудили Уэба, – раздраженно говорит она. – Мне нужно идти. Увидимся утром.
И Анджела вешает трубку.
С минуту я молча смотрю на телефон.
– Что все это значит? – спрашивает Такер позади меня. – Что происходит?
Я встречаюсь взглядом с Кристианом, понимая, что он уже прочитал мои мысли.
– Можем поехать на моем пикапе, – предлагает он.
– Как только доберемся до «Подвязки», я попробую показать ей свое видение, – говорю я, когда мы устремляемся к двери. – Может, получится с ней поделиться. А если нет, мы уговорим ее. После чего поможем собрать вещи и перевезем Анджелу с ребенком в отель.
Я накидываю пальто на плечи.
– Подождите, что происходит? – спрашивает Такер, выходя вслед за нами на крыльцо. – Постой, Морковка. Объясни мне, что происходит?
– У нас нет времени, – бросаю я через плечо, несясь к машине, а затем добавляю: – Нам нужно идти. Прости.
Как только я забираюсь в пикап, Кристиан разворачивается и мчит в Джексон, разбрызгивая гравий на подъездной дорожке. А меня охватывает чувство, что испытания, о которых говорил папа, уже начались.
14
Оставь свои надежды
Когда мы пересекаем границу города, мне приходит сообщение от Анджелы: «Пот лк». Я не понимаю, что это значит, но мое плохое предчувствие лишь усиливается. Так что вряд ли стоит удивляться, что входная дверь «Подвязки» приоткрыта. Но мы с Кристианом напрягаемся. Анджела Зербино всегда запирает замки, особенно в нерабочее время, потому что в прошлом году несколько пьяных туристов ворвались в театр, украли из гримерок костюмы и отправились разгуливать по городу в нижних юбках. Кристиан аккуратно приоткрывает дверь, и мы прокрадываемся в вестибюль. Здесь никого нет. Он останавливается и осматривает замки. Но на них нет никаких повреждений. А значит, их не взламывали.
Я пересекаю вестибюль, подхожу к красному бархатному занавесу, отделяющему переднюю часть дома от зрительного зала, и отодвигаю его в сторону. Свет выключен. Театр окутывает тьма, возрождающая мои худшие страхи, поэтому я тут же отворачиваюсь.
Сверху доносятся приглушенные голоса, а затем звук, похожий на скрип ножек стула по полу.
Я неуверенно кошусь на Кристиана.
«Что нам делать?»
Он кивает в сторону лестницы, которая ведет на второй этаж, и мы медленно поднимаемся по ступенькам. Стараясь не шуметь, мы останавливаемся на верхней площадке и прислушиваемся к происходящему за закрытой дверью, из-под которой пробивается полоса яркого света.
Меня охватывает желание постучать, будто если я буду вести себя как ни в чем не бывало, то окажется, что ничего и не произошло. Словно на мой стук откроет Анна, а затем без тени улыбки спросит, что мы здесь позабыли в такой поздний час, но все равно отведет к Анджеле, а подруга оторвется от книги, которую читает, развалившись на кровати, посмотрит на нас и спросит: «Серьезно? Вы такие параноики, что не смогли дождаться утра?»
Словно если я постучу, то по ту сторону двери не окажется никакого зла.
Покачав головой, Кристиан останавливает меня.
«Что ты чувствуешь?» – мысленно спрашивает он.
Я открываю разум и убираю стену вокруг своего сознания, которую даже не осознавала, что выстроила. Меня тут же захлестывает скорбь и такая пронизывающая, всепоглощающая боль, что перехватывает дыхание. Я прислоняюсь к стене и пытаюсь прорваться сквозь скорбь, чтобы определить ее источник, но перед глазами всплывает лишь женское тело, плавающее в воде лицом вниз, пока ее темные волосы колышутся вокруг головы. Это падший – о, да, это определенно падший ангел, – но не Семъйяза. Окружающая его скорбь отличается от скорби Сэма. Она злее, яростнее и вызвана агонией, которая длится множество веков. Но, несмотря на это, ее как будто сдерживают, не из жалости к окружающим, а из желания добиться определенной цели и уничтожить всех.
«Там Чернокрылый, – мысленно говорю я Кристиану, стараясь направлять слова лишь ему, как учил нас папа. – Причем высшего порядка. Больше мне ничего не удалось понять, его скорбь заглушает все остальное. А ты что-нибудь почувствовал? Можешь прочитать их мысли?»
«Там как минимум семь человек, – закрывая глаза, отвечает он. – Сложно сказать точнее».
– Я же уже сказала, что тебе здесь не рады, – вдруг раздается тихий испуганный голос. – Уходи отсюда.
– Ай-ай-ай, Анна, – звучит еще один голос, в котором слышится та же мелодичность, что и у папы. – Разве можно так обращаться со старым другом?
– Ты никогда не был моим другом, – огрызается Анна. – Скорее уж ошибкой. Грехом.
– Грехом? – переспрашивает он. – Я польщен.
– Я обличаю тебя. Во имя Иисуса Христа. Изыди.
– Ох, не надо так драматизировать, – с явным раздражением говорит он. – Мы пришли сюда не из-за тебя.
– А зачем же? – уверенно и совершенно спокойно спрашивает Анджела, будто перед ней не стоит Чернокрылый. – Чего вы хотите?
– Мы пришли взглянуть на ребенка, – отвечает он.
Мы с Кристианом обмениваемся встревоженными взглядами, в которых читается один и тот же вопрос: «Где Уэбстер?»
– Ребенка? – с некоторым удивлением повторяет Анджела. – Зачем?
– Пенемуэ хочется увидеть малыша, как и мне. Я ведь его дед.
«Проклятье. Пен тоже здесь, – думаю я. – Но… значит, второй падший – это отец Анджелы?»
– Ты ему никто, Азазель, – выплевывает Анна. – Пустое место.
