С минуту между нами повисает тишина.
– В этот раз ты действительно прощаешься, – произносит он так удивленно, словно не верит в это.
– Да. Я действительно прощаюсь.
– Нет, – возражает он. – Нет. Я не согласен с этим, Клара…
– Прости меня, Такер. Мне пора идти, – перебиваю его я и вешаю трубку.
А затем плачу. И плачу.
Я не знаю, сколько еще сижу на качелях под дождем, размышляя о своей жизни и пытаясь взять себя в руки. Я стараюсь представить себе Чикаго, но все, что мне удается выудить из памяти, это «Фасолинку»
[17]и множество высоток. И «Шоу Опры Уинфри», которое проводили там. И команду по американскому футболу «Чикаго Беарз».
Я смотрю на серые, клубящиеся облака.
«Неужели это моя судьба? – спрашиваю я их. – Остаться с Кристианом? Жить с ним? Защищать Уэба, потому что его мать сейчас в аду? Это мое предназначение?»
Но они, конечно же, не отвечают мне.
Впервые в жизни мне хочется, чтобы у меня появилось видение. Какая ирония, никогда не думала, что буду скучать по ним. Все последние дни перед сном я задавалась одним и тем же вопросом: «Получу ли я новое видение?» Ведь, как только перед глазами возникнет новая сцена, новый отрывок из будущей жизни, моя жизнь вернется на круги своя. И я снова начну перебирать фрагменты, детали и чувства, в попытке понять, что меня ждет. И каждый раз, когда я закрываю глаза, отключаясь от внешнего мира, тело напрягается под простынями, а дыхание учащается, и я жду.
Жду и надеюсь, что вновь появится видение, что я узнаю, чего от меня ждет Бог. Пойму, что мне делать дальше, какой путь – верный. Увижу какой-нибудь знак. Но видение так и не появляется.
За моей спиной в красной высокой церкви из кирпича рядом с парком колокола начинают отбивать время. Я подсчитываю удары. Уже десять часов. Нужно вернуться к Кристиану.
Но, едва стихает последний удар, меня как гром среди ясного неба осеняет мысль: «Я могу заставить видение появиться».
Ну, или хотя бы попытаться призвать его.
Я оглядываюсь по сторонам. В парке по-прежнему пусто, что неудивительно в такую погоду. Нужно быть сумасшедшим, чтобы пойти на прогулку в такой ливень. Я совершенно одна.
Улыбнувшись, я закрываю глаза. И сосредотачиваюсь.
Призвать венец получается так легко, словно и не было никаких проблем. Меня окутывает сияние. Думаю, это все благодаря общине.
Я представляю, как меня согревают солнечные лучи. Как покачиваются пальмы над головой. Аромат красных цветов вдоль дорожки, выложенной из фиолетовых и коричневых камней.
Я думаю о Стэнфорде. И переношусь туда.
Во дворе перед Мемориальной церковью почти никого нет. Я взлетаю по ступеням и практически врываюсь внутрь, понимая, что не смогу долго отсутствовать. Кристиан начнет волноваться.
Но еще довольно рано, и по лабиринту у самого алтаря ходит лишь один человек: парень в красной толстовке, тихо бормочущий себе под нос. Я стряхиваю с себя мокрые ботинки, дохожу до входа в лабиринт, а затем медленно шагаю по нему, следуя по изгибам узора и пытаясь очистить голову от ненужных мыслей.
Думаю, самое время вспомнить о медитации. На мгновение меня охватывает беспокойство, что я начну светиться и это увидит парень в красной толстовке, но он, кажется, погружен в свои мысли. А я не могу ждать.
Спустя некоторое время, потраченное на бесцельное хождение по лабиринту, я останавливаюсь и смотрю на часы.
Я здесь уже минут десять, а мне так и не удалось призвать видение.
Наверное, это несбыточная мечта. У меня и раньше не получалось, почему же должно сработать в этот раз?
– Ты не добьешься никакого результата, если будешь постоянно смотреть на часы, – вырывает меня из мыслей мужской голос.
Я оборачиваюсь и вижу на противоположной стороне круга Томаса в красной толстовке.
Старого доброго Неверующего Фому.
– Спасибо за совет, – скривив губы, говорю я. – Держу пари, ты тоже не добьешься никакого результата, если будешь постоянно останавливаться и смотреть, как идут дела у остальных.
– Прости. Я просто пытался помочь. – Его брови сходятся на переносице. – Где ты умудрилась так промокнуть?
– Ты часто приходишь сюда? – спрашиваю я, игнорируя его вопрос, потому что совершенно не ожидала увидеть в этом месте парня, который, казалось, не мог оставить меня в покое на практике счастья.
Томас кивает:
– С конца первого триместра. Это помогает мне отвлечься от безумия, творящегося в моей жизни.
«Это свою жизнь он считает безумной? – думаю я. – Что тогда говорить о моей?»
– У меня не очень хорошо получается, – махнув рукой на виниловый лабиринт, признаюсь я. – Может, я делаю что-то не так. Но мне не удается успокоиться.
Утренние лучи солнца заглядывают в витражи, окрашивая узоры под нашими ногами в различные цвета.
– Подожди, – говорит он и, стянув с шеи наушники, протягивает мне их вместе с айподом. – Попробуй это.
Я осторожно вставляю наушники в уши. Томас нажимает на кнопку, и меня окружает мужской хор, поющий на латыни. Грегорианские песнопения.
Томасу вновь удалось удивить меня. Я думала, ему нравится рэп.
– Мило, – говорю я.
– Не знаю, что они поют, но мне нравится, – отвечает он. – И это помогает.
Я вслушиваюсь в слова.
«Panis Angelicus fit panis hominum…»
Хлеб ангелов станет хлебом людей…
Иногда не так плохо понимать любой язык на земле.
– А теперь иди, – говорит Томас. – Просто иди по лабиринту и слушай. Это поможет избавиться от ненужных мыслей.
И я послушно шагаю по узорам. Я не думаю о том, чего хочу. Не думаю об Анджеле и Уэбе. Я просто иду. Благодаря наушникам песнопения монахов слышатся так, словно хор стоит вокруг меня. Оказавшись в центре круга, я замираю на мгновение и закрываю глаза.
«Пожалуйста, – мысленно прошу я. – Пожалуйста. Укажи мне путь».
И тут видение врезается в меня, словно скоростной поезд, унося меня прочь.
17
За две минуты до полуночи
Я кого-то жду, стоя рядом с длинной металлической скамьей. Меня охватывает такая нервозность, что я даже не пытаюсь сесть. Вместо этого я делаю несколько шагов вправо. Останавливаюсь. После чего возвращаюсь обратно. Затем осматриваюсь и кошусь на часы.
До полуночи еще две минуты.
