– Ты живешь где-то поблизости? – интересуюсь я.
Мама хмурится и открывает глаза. Я чувствую, как ее злость сменяется настороженностью. Она не любит людей, которые задают слишком много вопросов и внезапно появляются в тех местах, где их не должно быть. Она уже не раз оказывалась в подобных ситуациях, и это никогда не заканчивалось ничем хорошим.
– Я учусь в Стэнфорде. Заканчиваю первый курс, – бормочу я. – И здесь все еще в новинку для меня. Поэтому я часто достаю местных вопросами, где лучше поесть, куда сходить и так далее.
Это слегка успокаивает маму.
– Я тоже училась в Стэнфорде, – говорит она. – Какая у тебя специальность?
– Биология, – отвечаю я, внезапно занервничав из-за того, что она может подумать об этом. – Курс начальной медицинской подготовки.
– А у меня диплом медсестры, – признается она. – Иногда так сложно помогать людям, залечивать их раны, но это приносит большое моральное удовлетворение.
Я уже и забыла, что она когда-то была медсестрой.
Мы немного поболтали о соперничестве студентов Стэнфорда и Беркли, о том, какие пляжи в Калифорнии лучше подходят для серфинга, о программе начальной медицинской подготовки, и буквально через пять минут мама ведет себя со мной намного дружелюбнее, хотя все еще желает, чтобы я ушла, а она смогла бы наконец принять решение, ради которого отправилась сюда. Но при этом ее забавляют мои шутки, и она очарована мной. Я определенно ей понравилась. Я понравилась маме, хотя она даже не знает, кто я такая. И от этого меня охватывает невероятное облегчение.
– Ты когда-нибудь бывала в Мемориальной церкви? – спрашиваю я, когда в разговоре повисает пауза.
Она качает головой:
– Обычно я не хожу в церковь.
А вот это интересно. Не сказать, что мама фанатично придерживалась всех церковных традиций, но мне казалось, что она любит бывать в церкви. И мы перестали ходить туда, лишь когда мы с Джеффри стали подростками. Тогда мне показалось, что мама боится, что я каким-то образом выдам нас.
– Почему? – интересуюсь я. – Что плохого в церкви?
– Они всегда говорят тебе, что делать, – отвечает она. – А я не люблю подчиняться приказам.
– Даже тем, что дает Бог?
Она смотрит на меня, и я вижу, как уголок ее рта приподнимается в улыбке.
– Особенно его приказам.
Очень интересно. Может, я слишком увлеклась этим разговором? Может, мне следует просто рассказать ей, кто я? Но как объяснить ей, что я – ее еще не родившийся ребенок, появившийся здесь, чтобы повидать ее? Мне не хочется пугать маму.
– О чем ты пришла сюда подумать? – через минуту спрашивает она.
Как бы получше все объяснить?
– Ну, у меня есть возможность отправиться в поездку, чтобы помочь подруге, которая оказалась в плохом месте.
Она кивает:
– И тебе не хочется туда ехать?
– Нет, наоборот. Она нуждается в моей помощи. Но у меня такое чувство, что если я туда отправлюсь, то уже никогда не смогу вернуться к своей жизни. Что все изменится. Понимаешь?
– Понимаю, – отвечает она, внимательно всматриваясь в мое лицо. И, видимо, что-то заметив, продолжает: – Думаю, дело еще в том, что тебе придется бросить парня.
Боже, от нее ничего не укрыть даже сейчас.
– Что-то в этом роде.
– Любовь приносит столько изумительного в твою жизнь, – говорит она. – Но при этом – такая заноза в заднице.
Я удивленно хмыкаю – не ожидала, что она выругается. Я никогда раньше от нее не слышала подобных выражений. «Молодые леди не ругаются, – часто говорила она. – Это недостойное поведение».
– Кажется, ты об этом знаешь не понаслышке, – поддразниваю я. – Об этом ты пришла подумать сюда? О мужчине?
Несколько секунд мама обдумывает ответ.
– Он сделал мне предложение.
– Ничего себе! – восклицаю я, отчего она начинает хихикать. – Как все серьезно.
– Да, – бормочет она. – Все серьезно.
– Так он попросил тебя стать его женой?
Черт побери. Видимо, она говорит о папе. И пришла сюда, на скалу Баззардс Руст, чтобы решить, выходить за него или нет.
Она кивает, а ее взгляд устремляется вдаль, словно она вспоминает что-то горькое и сладостное одновременно.
– Прошлой ночью.
– И ты ответила…
– Что мне нужно подумать. И тогда он сказал, что если я захочу выйти за него замуж, то должна встретиться с ним сегодня. На закате.
Я тихо присвистываю, отчего на ее лице появляется грустная улыбка.
– Так ты склоняешься к «да» или «нет»? – не удерживаюсь от вопроса я.
– Думаю, к «нет».
– Ты… не любишь его? – чувствуя, как у меня перехватило дыхание, спрашиваю я.
На кону стоит мое будущее, мое существование, а она склоняется к «нет»?!
Мама смотрит на свои руки и на безымянный палец, на котором нет никакого кольца.
– Дело не в том, что я не люблю его, а в том, что его предложение вызвано совершенно иными причинами.
– Дай угадаю. Ты богата, а он хочет жениться на тебе из-за денег?
Она тихо фыркает:
– Нет. Он хочет жениться на мне, потому что желает, чтобы я родила ему ребенка.
«Ребенка, – отмечаю я. – В единственном числе». Потому что она не знает, что в планах есть еще и Джеффри.
– Ты не хочешь детей? – удивляюсь я, отчего мой голос звучит чуть громче обычного.
Мама качает головой:
– Я люблю детей, но не уверена, что хочу иметь своих. Я буду слишком сильно переживать за них. И мне не хочется любить кого-то настолько сильно, чтобы потом его у меня отняли. – Она смотрит на долину, смутившись, что так много рассказала мне о себе. – Не знаю, смогу ли я быть счастлива, став домохозяйкой. Матерью. Думаю, это не для меня.
На минуту между нами повисает тишина, пока я пытаюсь придумать что-нибудь умное. И, как ни странно, мне это удается.
– Может, стоит подумать не о том, станешь ли ты счастлива, если выйдешь замуж за этого мужчину, а о том, станешь ли ты в этом случае тем человеком, которым хочешь быть. Мы всегда думаем о счастье как о том, что можно взять. Но обычно это чувство возникает тогда, когда мы довольны тем, что имеем, и принимаем самих себя такими, какие есть.
Что ж, вот и пригодились уроки счастья.
Мама пристально смотрит на меня.
– Напомни-ка, сколько тебе лет?
– Восемнадцать. Почти. А тебе? – с усмешкой спрашиваю я, потому что уже знаю ответ.
Когда папа сделал ей предложение, маме было девяносто девять.
