– Гораздо старше, – покраснев, говорит она, а затем вздыхает. – Я не хочу становиться кем-то другим только потому, что все от меня этого ждут.
– Так и не надо. Будь самой собой.
– Что? – переспрашивает она.
– Будь самой собой, а не такой, какой тебя хотят видеть другие. Смотри на мир шире. Выбери свое собственное предназначение.
Услышав слово «предназначение», она впивается в меня взглядом.
– Кто ты?
– Клара, – отвечаю я. – Я же тебе говорила.
– Нет. – Она встает и подходит к краю скалы. – Кто ты на самом деле?
Я смотрю на нее, и наши взгляды встречаются. «Видимо, пришла пора открыться ей», – думаю я.
– Я твоя дочь, – сглотнув, отвечаю я. – Да, мне тоже не по себе от того, что я вижу тебя, – продолжаю я, когда ее лицо бледнеет. – Кстати, какое сегодня число? Я умираю от желания узнать это с тех пор, как увидела твой наряд.
– Десятое июля, – ошеломленно говорит она. – Тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. Что это за игры? Кто тебя послал?
– Никто. Я сидела здесь и думала, как скучаю о тебе, а потом случайно перенеслась в прошлое. Папа сказал, что я увижу тебя снова, когда мне это понадобится больше всего. И, думаю, этот момент наступил. – Я делаю шаг вперед. – Поверь, я действительно твоя дочь.
Она качает головой:
– Перестань так говорить. Это невозможно.
Я поднимаю руки и пожимаю плечами:
– И все же я здесь.
– Не верю, – выпаливает мама.
Но я вижу, как она рассматривает мое лицо, замечая, что у меня такой же, как у нее, нос, овал лица, брови и уши. В ее глазах мелькает неуверенность. А затем она сменяется паникой. И я начинаю переживать, что она может прыгнуть со скалы и улететь подальше от меня.
– Это какая-то уловка, – говорит она.
– Да? И что же мне от тебя надо?
– Чтобы я…
– Вышла замуж за папу? – заканчиваю за нее я. – Думаешь, он – Михаил, мой отец и по совместительству один из самых почитаемых архангелов – пытается таким образом заставить тебя вступить в брак? – Я вздыхаю. – Послушай, я понимаю, что в это трудно поверить. Мне тоже в это трудно поверить, и кажется, будто в любую минуту я могу исчезнуть, потому что еще не появилась на свет, что было бы ужасно отстойно. Но на самом деле мне все равно. Я безумно рада тебя видеть. Я так скучаю по тебе. Постоянно. Разве мы не можем просто… поговорить? Кстати, я родилась двадцатого июня тысяча девятьсот девяносто четвертого года.
Я делаю маленький шаг к ней.
– Не подходи, – тут же ощетинивается она.
– Я не знаю, как тебя убедить. – Я замолкаю, раздумывая об этом, невольно скользнув взглядом по своей руке. – У нас одинаковые пальцы, – выпаливаю я. – Смотри. Видишь? У тебя безымянный палец немного длиннее указательного. И у меня тоже. Ты всегда шутила, что это признак большого ума. А еще у меня на правой руке есть венка, которая проходит перпендикулярно всем остальным. На мой взгляд, это немного странно, но у тебя есть такая же. Так что, думаю, мы обе странные.
Мама смотрит на свои руки.
– Думаю, мне лучше присесть, – говорит она и тяжело опускается на камень.
Я сажусь рядом с ней.
– Клара, – шепчет она. – А какая у тебя фамилия?
– Гарднер. Кажется, эту фамилию выбирает папа, когда оказывается в нашем мире. Но я не уверена. Кстати, имя Клара было очень популярно в тысяча девятьсот десятых годах, но с тех пор редко кто так называет своих дочерей. Так что спасибо.
Она подавляет улыбку.
– Мне нравится имя Клара.
– Назвать тебе свое второе имя или ты придумаешь его сама?
Прижав пальцы к губам, мама недоверчиво качает головой.
– Что ж, – говорю я, видя, что солнце уже склонилось над горизонтом, а значит, ей скоро придется уйти. – Не хочу давить на тебя, но, думаю, тебе стоит выйти за Михаила замуж.
Она ухмыляется.
– Он любит тебя, – продолжаю я. – И дело не во мне. И не в том, что ему велел это сделать Господь. А из-за тебя самой.
– Но я не знаю, как быть матерью, – бормочет она. – Ведь я сама выросла в сиротском приюте. У меня никогда не было матери. Вдруг я не справлюсь?
– У тебя это прекрасно получается. Серьезно. И я сейчас не пытаюсь доказать свою точку зрения. Ты действительно лучшая мама. Все мои друзья завидуют тому, насколько ты потрясающая. По сравнению с другими мамами ты – идеал.
Но это не успокаивает ее беспокойства.
– Я ведь умру раньше, чем ты вырастешь.
– Да. И это отстойно. Но я не променяла бы тебя на того, кто проживет и тысячу лет.
– Меня не будет рядом.
Я накрываю ее руку своей.
– Но ведь сейчас ты здесь.
Она слегка кивает и, сглотнув, поворачивает мою руку, чтобы получше рассмотреть ее.
– Невероятно, – выдыхает она.
– Согласна.
Несколько минут мы сидим в тишине, а затем она говорит:
– Расскажи мне о своей жизни. О том путешествии, в которое ты собралась отправиться.
Я прикусываю губу, переживая, что мой рассказ о будущем нарушит какой-нибудь пространственно-временной континуум или что-то подобное и это уничтожит всю вселенную. Но когда я говорю маме об этом, она смеется.
– Я всю свою жизнь вижу будущее, – признается она. – И, на мой взгляд, в этом и заключается весь парадокс. Ты видишь, что должно произойти, а затем делаешь это, потому что знаешь, что это должно произойти. Это чем-то напоминает курицу и яйцо.
Что ж, такое объяснение меня устраивает. Поэтому я рассказываю ей все, на что, как мне кажется, у меня есть время. О своих видениях. О Кристиане и пожаре. О кладбище и поцелуе. Я рассказываю ей о Джеффри, и это безумно удивляет ее, потому что она никогда не думала о втором ребенке.
– Сын, – выдыхает она. – Какой он?
– Очень похож на папу. Высокий, сильный, одержим спортом. И в то же время очень похож на тебя. Упрямый. Очень упрямый.
Она смеется, и я чувствую, что ей нравится мысль, что у нее родится Джеффри, сын, который будет похож на папу. Я рассказываю о том, как помешала Джеффри исполнить свое видение и что он сбежал после этого, а также упоминаю, что он после побега обосновался в нашем старом доме, где повстречал злобного Триплара, и теперь я не могу его найти. И от этого ее радость слегка угасает.
А затем я, наконец, рассказываю ей об Анджеле, Пене и Уэбе. О том, что произошло в «Розовой подвязке», и о том, что, по-моему, мое истинное предназначение – спасение Анджелы.
– И что ты должна сделать? – спрашивает мама. – Чтобы спасти ее?
