«Эгоистка», – выбито на сгибе локтя.
«Шлюха», – красуется на нежной коже, где рука соединяется с плечом. А между ними можно прочитать и более конкретные прегрешения: «Я лгала матери. Я обманывала друзей. Я пускала слухи. Я скрывала правду». А на бицепсе растянулось слово: «Лгунья».
– Садитесь, – приказывает нам Семъйяза.
И мы послушно опускаемся на пару складных стульев у дальней стены. Я стараюсь не поднимать глаз, но при этом не могу отвести взгляда от Анджелы.
– Десмонд, мы привели тебе новых клиентов, – говорит Кокабаел.
– Я как раз заканчиваю.
Десмонд шмыгает носом, словно у него насморк, а затем вытирает его тыльной стороной ладони. Его взгляд устремляется к Семъйязе, но он тут же отводит глаза.
Я скольжу взглядом к шее Анджелы, где Десмонд выводит символы. Он натягивает пальцами кожу и касается машинкой нежного места под ухом, после чего вытирает грязной тряпкой чернила. Темные буквы сильно выделяются на фоне ее бледной, почти прозрачной кожи.
«Плохая мать».
– Плохая мать, – читает Семъйяза. – Кто же наградил ее отпрыском?
– Кажется, Пенемуэ, – покачав головой, отвечает Кокабаел. – Я думал, усомнившиеся в вере не способны к зачатию, но все утверждают, что отец он. Вот только от девчонки одни неприятности. Азазель присылает ее к нам каждый раз, когда она что-нибудь вытворяет, а это случается довольно часто.
Анджела резко вдыхает, и с ее губ срывается сдавленный всхлип, отчего веревки на шее натягиваются, и Десмонду приходится прерваться. Он отстраняется и, не задумываясь, с размаху бьет ее по лицу. Я прикусываю губу, чтобы не закричать. Анджела опадает на кресло и закрывает глаза, из которых льются серые слезы, пока Десмонд заканчивает татуировку.
Семъйяза поворачивается к Кокабаелу.
– Я бы хотел выбрать рисунок для девушки, – говорит он. – Покажешь мне свою книгу?
– Да. Иди за мной, – отвечает Кокабаел. – Скоро вернусь за ней, – бросает он Десмонду и выходит в коридор.
Семъйяза задерживается на мгновение и, протянув руку, кладет в ладонь Десмонду небольшой пакет, а потом выходит вслед за Кокабаелом, чтобы выбрать мне татуировку.
Думаю, вряд ли это окажется какая-нибудь бабочка, которая бы красиво смотрелась у меня на бедре.
Десмонд прячет пакет в карман, но то и дело гладит его, словно какое-то домашнее животное или любимую вещь. Он подкатывается на кресле к моему стулу. Я старательно отвожу глаза, когда он обхватывает мой подбородок и поворачивает голову из стороны в сторону.
– Какая прекрасная кожа, – выдыхает он, и мне в нос ударяет аромат сигарет и джина. – Поскорее бы украсить ее татуировкой.
Кристиан напрягается, словно тетива лука.
Я кошусь на него, безмолвно моля успокоиться, боясь даже мысленно обратиться к нему.
Десмонд встает, снимает перчатки и, бросив их на стойку в углу, потягивается и снова вытирает нос.
– Нужно подкрепиться, – говорит он, нервно щелкая пальцами.
После чего вытаскивает пакет, который дал ему Семъйяза, и выходит из комнаты, закрыв за собой двери.
«У вас есть примерно минут пять, чтобы убраться оттуда, – раздается голос Семъйязы у меня в голове, как только мы остаемся наедине с Анджелой. – Возвращайтесь на вокзал и садитесь на поезд, идущий на север. Он скоро прибудет, так что поторопитесь. Через несколько минут за вами в погоню бросится весь ад, в том числе и я. Помни, что я сказал. Не вздумай ни с кем разговаривать. Просто уходите. Вперед».
Мы с Кристианом тут же бросаемся к Анджеле.
– Эндж, Эндж, вставай!
Она открывает глаза, под которыми все еще блестят серые дорожки от слез. Подруга смотрит на меня и хмурится, будто не может вспомнить моего имени.
– Клара, – подсказываю я. – Меня зовут Клара. Ты – Анджела. А это Кристиан. Мы должны уходить отсюда.
– Ох, Клара, – устало говорит она. – Ты, как всегда, такая милая. – Она рассеянно потирает руку в том месте, где вытатуировано слово «зависть». – Я наказана, ты же знаешь.
– Уже нет. Пойдем.
Я тяну ее за руку, но она сопротивляется, а затем шепчет:
– Я потеряла их.
– Эндж, пожалуйста…
– Пен не любит меня. Она любила меня, но теперь и она ушла.
– Уэб любит тебя, – говорит Кристиан.
Она смотрит на него с болью в глазах.
– Я спрятала его, чтобы вы нашли и забрали его. Вы ведь нашли, да?
– Да, – подтверждает он. – Мы нашли Уэба. Он в безопасности.
– Ему лучше без меня, – бормочет она.
И ее пальцы скользят к шее, чтобы потереть свежую татуировку «плохая мать».
Я хватаю ее за руку, и ее отвращение к самой себе пронизывает меня до пальцев ног, а во рту разливается горькая желчь. Анджела считает, что ее никто не любит и она никогда не сможет вернуться.
«Ты сможешь, – мысленно возражаю я. – Пойдем с нами». Но я не уверена, что она меня слышит. Анджела так и не научилась мысленно общаться.
– Какой в этом смысл? Все кончено. Разрушено, – говорит она. – Потеряно.
И в этот момент я понимаю, что ее душа изранена. И она никогда не очнется от транса, в котором находится. Никогда не согласится уйти с нами.
Мы зря пришли сюда.
«Никто меня не любит», – думает она.
Нет, я не позволю ей сдаться. Схватив ее за плечи, я заставляю ее посмотреть мне в глаза.
– Анджела. Я люблю тебя, поверь. Думаешь, я бы отправилась в этот проклятый ад, если бы не любила тебя? Я люблю тебя. А Уэб не только любит тебя, но и нуждается в тебе, Эндж. Ему нужна его мать, и у нас нет времени на твою жалось к себе. Ну-ка, вставай! – приказываю я, а затем посылаю тонкий луч венца прямо в ее тело.
Анджела вздрагивает, а затем моргает, будто я плеснула ей в лицо стакан воды. Она переводит взгляд с Кристиана на меня и обратно, и ее глаза расширяются.
– Анджела, – шепчу я. – Ты в порядке? Скажи что-нибудь.
Ее губы медленно изгибаются в улыбке.
– Бог что, умер и назначил тебя главной?
Мы ошарашенно пялимся на нее, а она вскакивает на ноги и командует:
– Пойдемте отсюда.
У нас нет времени упиваться собственным успехом, поэтому мы выскальзываем в коридор и пересекаем пустой зал ожидания. Через пару секунд мы закрываем за собой двери и шагаем вниз по улице, держась близко друг к другу. Кристиан ведет нас на север к железнодорожной станции, я следую за ним, стараясь не отставать ни на шаг и при этом сохраняя минимальный физический контакт, а замыкает процессию Анджела. Такой вереницей мы проходим мимо грязных, обветшалых домов и попадаем на улицу Пало-Альто, которая на земле выглядит очаровательно и так по-американски. Но здесь она больше похожа на декорации к фильмам Хичкока с искривленными, голыми деревьями, которые, кажется, тянут к нам свои ветви, чтобы вцепиться в нас, когда мы проходим мимо. Полуразрушенные дома с облупленной серой краской смотрят на нас разбитыми или заколоченными окнами. Мы проходим мимо женщины, которая стоит посреди двора без единой травинки и поливает грязную землю, бормоча что-то о цветах и клумбах. Неподалеку мужчина бьет собаку. Но мы не останавливаемся. Мы не можем остановиться.
