– Ну, надеюсь, ты не забыла, что Такер не будет жить вечно. А значит, я могу подождать несколько десятков лет и уже потом приударить за тобой.
У меня перехватывает дыхание. Он действительно планирует так сделать или просто старается сохранить лицо? Я свешиваю ноги с кровати и осторожно встаю, опасаясь, что слабость нахлынет вновь. Но, к собственному удивлению, я прекрасно себя чувствую. Так что поднимаю голову и смотрю на Кристиана. А затем вновь раздумываю, что же означало слово «долголетие».
– Не надо меня ждать, Кристиан. Я не хочу этого. И не могу тебе обещать…
Он ухмыляется.
– Тогда я не буду называть это «ожиданием», – говорит он. – Мне пора идти.
– Стой. Задержись на минутку.
Он останавливается, и на его лице на мгновение мелькает надежда. Я подхожу к нему и поднимаю его футболку. Кристиан удивленно смотрит на меня, но я прикасаюсь к длинной ране на его боку, которая все еще не зажила. Выбросив ненужные мысли из головы, я призываю венец, концентрируясь на кончиках своих пальцев. И он отзывается мне.
Комнату заполняет болезненный стон, когда края раны срастаются вновь, оставив на коже лишь тонкий длинный бледный рубец.
– Прости за шрам, – говорю я.
– Ничего себе, – смеется он. – Да мне следует благодарить тебя.
– Это меньшее, что я могла для тебя сделать.
Кристиан подходит к моему окну, открывает его и наклоняется, чтобы шагнуть на карниз. Но в последний момент поворачивается и машет мне рукой. Ветер треплет его волосы, глаза наполнены печалью и светом. Я машу ему в ответ.
«Еще увидимся», – мысленно говорит мне он, расправляет крылья и улетает.
Я залезаю в ванну, где скребу каждый сантиметр кожи, брею ноги и вычищаю грязь из-под ногтей, пока наконец не чувствую себя чистой. После этого заворачиваюсь в халат и сажусь перед зеркалом, чтобы расчесать спутанные волосы. Нанеся увлажняющий крем на лицо и, поддавшись мимолетному желанию, немного бальзама на губы, я подхожу к шкафу и достаю желтый сарафан, который мне подарила на день рождения мама и который был на мне в тот вечер, когда Такер впервые повел меня в кафе «У Бабба», что можно было бы считать нашим первым свиданием. Я надеваю его вместе с белыми сандалиями на ремешках и спускаюсь на первый этаж.
Мою черную толстовку с капюшоном, которую я носила в последние дни, кто-то аккуратно повесил на спинку дивана. Я беру ее в руки, и в нос ударяет запах озерной воды и крови. Значит, пора ее постирать, но для начала стоит проверить карманы. В левом обнаруживается серебряный браслет с шармами. Я кладу его на ладонь и изучаю каждую из подвесок. Лошадь как напоминание, что они ехали по сельской местности. Рыба означает первую встречу. Сердечко. Но сейчас появился еще один.
Крошечный серебряный воробей.
Я надеваю браслет на руку и под тихий перезвон иду в мамину старую комнату. С каждым шагом сердце бьется все быстрее, а дыхание учащается, но я не колеблясь открываю дверь. Мне так хочется его увидеть.
Вот только кровать пуста и заправлена так небрежно, будто это делали в спешке. Нахмурившись, я обвожу взглядом пустую комнату.
Может, я слишком долго собиралась? Может, он ушел?
И в этот момент до меня доносится запах паленого.
Такер стоит у плиты и, судя по всему, безуспешно пытается приготовить яичницу-болтунью. Он подковыривает почерневшее месиво лопаткой, чтобы перевернуть его, но лишь обжигается и, старательно сдерживая ругательства, начинает трясти рукой, словно это поможет избавиться от боли. Я начинаю смеяться, и Такер испуганно оборачивается ко мне.
– Клара! – с удивлением восклицает он.
Мое сердце пускается вскачь, но я стараюсь сохранять спокойствие и забираю лопатку из его руки.
– Решил, что ты захочешь есть, – говорит он.
– Но явно не это.
Я с улыбкой хватаю кухонное полотенце, поднимаю сковородку и подхожу к кухонному ведру, чтобы выкинуть яйца. После этого поворачиваюсь к раковине и ополаскиваю ее.
– Давай лучше я приготовлю, – предлагаю я.
Он кивает и садится на один из кухонных стульев. На нем нет рубашки, только старые пижамные штаны моего брата. «Но даже в них он выглядит восхитительно», – думаю я. Стараясь не пялиться на него, я подхожу к холодильнику и достаю коробку яиц, затем разбиваю несколько в миску, добавляю молоко и тщательно взбиваю все вместе.
– Как ты? – спрашивает Такер. – Джеффри сказал, что ты спала.
– Ты видел Джеффри?
– Да, он был здесь, когда я проснулся. И выглядел немного сбитым с толку. А еще попытался всучить мне конверт с деньгами.
– И что ты сделал? – спрашиваю я.
– Вы, калифорнийцы, почему-то думаете, что можете купить все, что вам вздумается, – шутит Такер.
Да, он явно шутит. Потому что сильно привязался к одной калифорнийской девчонке.
– Я в порядке, – отвечаю я на его первый вопрос. – А ты?
– Никогда не чувствовал себя лучше, – говорит он.
Я опускаю венчик и обвожу Такера взглядом. По-моему, он ни капли не изменился. И не похож ни на одного из пророков, о которых я когда-либо слышала.
– Что? У меня на лицо прилип кусочек глазуньи?
– Я не очень голодна, – отодвигая миску, говорю я. – Нам нужно с тобой поговорить.
Он сглатывает:
– Пожалуйста, только не вздумай вновь решать, что для меня лучше.
Я смеюсь и качаю головой:
– Может, переоденешься?
– Отличная идея, – восклицает он. – Но мои вещи, кажется, пропали. Хотя от них вряд ли что-то осталось. Не подбросишь меня до дому?
– Конечно.
Подойдя к нему, я беру его за руку и поднимаю со стула. Он настороженно смотрит на меня.
– Что ты делаешь? – спрашивает он.
– Ты мне доверяешь?
– Конечно.
Я поднимаю руки и закрываю ему глаза, отчего с его губ срывается короткий вздох. А затем призываю венец, который окутывает нас теплым сиянием. Закрыв глаза, я переношу нас обоих на ранчо «Ленивая собака». В сарай. Но в этот раз уже намеренно.
– Хорошо, теперь можешь смотреть, – убирая руки, говорю я.
– Как ты это сделала? – удивляется он, когда сияние медленно гаснет.
Я пожимаю плечами:
– Трижды щелкаю каблуками и говорю: «Нет места лучше, чем дом».
– Ого. Так… Ты считаешь это место твоим домом? Мой сарай? – Его тон шутливый, но взгляд, устремленный на меня, совершенно серьезен. И в нем застыл вопрос.
– Неужели ты до сих пор не догадался? – говорю я, стараясь успокоить взбесившееся сердце. – Мой дом – это ты.
На его лице отражается что-то между безумной радостью и недоверием.
