— Ты пока не стал полноценным членом стаи, Счастливчик. Помни об этом и учись поступать так, как принято в нашей стае!
Лапочка тоже посмотрела на Счастливчика, гнев в ее глазах погас, уступив место какой-то тихой задумчивости.
— Он научится, Альфа. Я ручаюсь.
На этом выволочка, кажется, закончилась.
Счастливчик дрожал от облегчения. Он был благодарен Лапочке за то, что та открыто заступилась за него перед Альфой. Униженный и раздавленный, он вернулся к еде, борясь с невольным восхищением перед Лапочкой. В глубине души — там, где жил его Собачий Дух — он понимал, что подруга права.
Было бы ошибкой сводить поступок Лапочки к простой жесткости — нет, она была не жестока, а лишь тверда, справедлива и предана стае. Она никогда не допустила бы бессмысленного издевательства над Омегой и точно ни за что не оставила бы его голодным — ведь кто-то должен был выполнять обязанности, считавшиеся ниже достоинства более уважаемых членов стаи. И еще что-то подсказывало Счастливчику, что Собаке-Лесу по душе суровая твердость Лапочки и строгость, с которой она заставляла Омегу лезть из шкуры ради повышения.
К сожалению, Счастливчику от этого было не легче. От огорчения у него даже аппетит пропал. Вернувшись к суслику, он без всякого удовольствия стал глотать мясо, вдруг показавшееся ему горьким и жилистым.
— Интересно, сколько он теперь оставит Омеге? — донесся до Счастливчика насмешливый шепоток Торфа.
— Он впервые ест с нами, — добродушно ответила ему Прыгушка. — Ничего, научится. Сразу никто не становится настоящим стайным псом!
Счастливчик проглотил еще одну порцию мяса, думая о том, каким образом этим собакам, при всех различиях между ними, удается так хорошо существовать вместе. Вот сейчас, например, Прыгушка не то чтобы заступилась за Счастливчика, но одернула Торфа, указав, что тот неправ. Значит, даже в стае возможны разные мнения? Но при этом они все делали одно дело и стремились к одним целям.
«Я всегда знал, что стая — это не для меня, — думал про себя Счастливчик. — Странное это дело, тут не поймешь, куда ступить и что тявкнуть».
Мысли его снова, в который раз, возвратились к собачкам-на-поводочке. Возможно, они были смешны и нелепы, не умели постоять за себя и охотились гораздо хуже стайных охотников, однако Счастливчик не мог себе представить, чтобы кто-то из них нарочно заставил товарища голодать. А вот члены дикой стаи преспокойно позевывали и болтали между собой, равнодушно наблюдая за тем, как Омега жадно пожирает объедки, подолгу обгладывая каждую брошенную косточку.
Нет, в этой стае Счастливчик никогда не сможет стать своим. Больше всего на свете ему сейчас хотелось снова оказаться одиночкой — свободным и беззаботным, без груза ответственности за кого-то, кроме себя. Никто не будет указывать ему, что делать, и сам он тоже не станет никого поучать и наказывать. Съеденная добыча подступала к горлу Счастливчика, стоило ему взглянуть на то, как Омега глодал голые кости.
А остальные собаки тем временем неторопливо отряхивались, облизывались и потягивались. Не дожидаясь, когда Омега закончит свою жалкую трапезу, они собрались в кружок в стороне от кучи, и Хромой кивком подозвал Счастливчика.
Тот поднялся с земли и хотел подойти, но застыл, пораженный звуком, поднявшемся над поляной. Счастливчик стоял, затаив дыхание, позабыв обо всех своих горестях. Казалось, этот звук рождался у него в костях и жилах, и лишь потом выливался в тихий ночной воздух. Дрожь пробежала по шкуре Счастливчика, его морда сама собой поднялась к небесам.
Вся стая, задрав головы, смотрела в темнеющее небо. Звук, лившийся из собачьих глоток, был высоким, диким и завораживающим. Стоя посреди поляны, Счастливчик увидел, как Омега робкой тенью скользнул в круг. Собаки расступились, давая ему место, и черный песик занял место между ними, а потом поднял свою сморщенную мордочку и запел вместе со всеми.
Дрожа всем телом, Счастливчик сделал несколько шагов вперед. Круг снова беззвучно разомкнулся — на этот раз для него — и Счастливчик очутился рядом с Лапочкой, прекрасная узкая морда которой отчетливо вырисовывалась на фоне темнеющего неба.
На мгновение Лапочка замолчала и насторожила уши, впитывая песнь стаи, потом повернулась к Счастливчику и посмотрела на него. Ее взгляд был торжественным и тихим, в нем не было ни следа надменности властной Беты.
— По ночам мы поем песнь для Всесобак, — тихо сказала Лапочка. — Пой с нами, Счастливчик. Присоедини свой голос к Великой Песне.
Счастливчику показалось, будто Лапочка обратилась к самому Собачьему Духу, жившему в его теле. Новая, но знакомая с рождения сила пробудилась в нем, наполнила его кости, мышцы и внутренности, забилась в такт биению сердца — что-то огромное и таинственное вышло в ночной воздух, хлынуло в небо… вошло в мир.
Все существо Счастливчика затрепетало от незнакомой тоски, жажды, от стремления отдаться этой силе. Он запрокинул голову в ночь и завыл вместе со всеми.
Он увидел, как черно-белая Луна тихонько вошла в круг с другой стороны, круглые толстые щенки молча притиснулись к матери. И даже они трое — полуслепые, крохотные, беззубые — разинули свои маленькие розовые пасти и запищали в небеса. И тут снова случилось что-то непонятное. Счастливчик впервые видел этих трех щенков вблизи, но все его существо вдруг охватила свирепая гордость и яростное желание защитить трех косолапых малышей, и он завыл еще громче и сильнее: за щенков, за Омегу, за Лапочку, Альфу и всю свою стаю.
Звезды завертелись над его головой, они менялись местами и перестраивались, пока не превратились в силуэты бегущих собак. И не только звезды! Счастливчик вдруг увидел других собак, сотканных из тени — их стремительные фигуры сами собой возникли у него перед глазами. Призрачная тень огромной собаки неслась между стволами густого леса; еще одна собака мчалась прямо по бурлящей речной воде, но не тонула и даже не погружала лап, ибо она сама была частью стремительного и игривого потока.
Тучи неслись по ясному небу, а между ними мелькали поджарые фигуры свирепых Собак-Вояк — о, как они бежали, как перескакивали с облака на облако, а впереди мчался их предводитель, сотканный из ослепительного грозного света.
Всем своим существом Счастливчик знал, что каждая из стоявших вокруг него собак пела песнь своей Всесобаке. В песне Луны звучала высокая серебряная мелодия, которой неуклюже вторили ее щенки — они все четверо славили Собаку-Луну. Стрела, шустрая буробелая патрульная, выкликала Небесных Псов, ее песнь была такой яростной и чистой, что, казалось, неслась до самого горизонта. Басовитый рокочущий голос Пороха был сродни камням и скалам, а тоненький вой Торфа звучал гораздо слабее, но Счастливчик ясно слышал, что они оба изливают свою любовь и благодарность Собаке-Земле.
И Всесобаки отвечали своим земным детям.
Может быть, Счастливчику только почудились призрачные фигуры, мчавшиеся по призрачным далям? Он с сомнением приоткрыл один глаз, на мгновение разрушив чары. Видят ли остальные члены стаи своих покровителей? Кто знает…
