– Дмитрий, слушайте меня! – негромко, но твердо проговорил Обручев. – Медленно уходим. Только не бегите, ради бога, иначе он может погнаться.
«Фотоаппарат, – шевельнулась у Димки досада. – Эх, сейчас бы фотоаппарат…»
Да, снимок мог бы выйти суперский. Но не выйдет, потому что фотоаппарата у Димки не было, он остался в прежней его жизни. У него, правда, имелся блокнот и карандаш, но вряд ли Владимир Афанасьевич одобрит рисование медведя с натуры. И к тому же этот гигант, судя по всему, не был любителем позировать. И вообще любителем компаний. Это окончательно стало ясно, когда он поднялся на все свои четыре лапы, похожие на бурые ворсистые столбы. Шерсть на загривке у него стояла торчком, что также не предвещало приятного общения. Вдобавок он угрожающе потряс своей косматой тушей. Если бы у Димки на теле росла шерсть, она, пожалуй, тоже встала бы дыбом. Но не от ярости, а скорее от страха.
Старший дернул Димку за рукав, причем довольно гневно.
Медленно и напряженно ступая, они двинулись через заросли вниз по течению ручья. Димка поминутно оглядывался, но сквозь хвойную гущу ничего уже нельзя было разглядеть. Зато перед его мысленным взором продолжала стоять громадная фигура зверя, его вытянутая, обращенная к нему морда и отнюдь не миролюбивые глазки…
Димка видел медведей в зоопарке, но там они были какие-то безобидные, забавные, казалось, их можно даже погладить (если бы разрешалось). Но этот… Это был совсем другой медведь. Медведь, который доныне и человека-то, пожалуй, ни разу не встречал, который был уверен, что он в здешней тайге самый сильный и самый главный. Этого гладить совсем не тянуло.
Внезапно ступавший впереди геолог резко остановился и выставил перед Димкой руку, приказывая и ему не двигаться. Затем он обернулся, и лицо его было бледно и встревоженно. Он кивнул своей бородкой вправо, в сторону ручья.
Димка повернул голову и снова увидел медведя. Бурым холмом зверь двигался по другому берегу. Наивно было бы думать, будто он решил просто прогуляться, размять, так сказать, лапы. Нет, он шел именно за ними…
Вот теперь Димке стало и впрямь не по себе. Он совершенно не знал, что будет дальше. И Обручев, видимо, не знал этого. Что будет дальше – это решали сейчас не они. Это решал зверь. Их судьбы находились сейчас в его руках (вернее, лапах – когтистых, косматых, могучих лапищах).
Медленно, избегая резких движений, Владимир Афанасьевич отстегнул кожаную петлю и вытащил из ножен блестящий охотничий нож. Следуя его примеру, Димка сделал то же самое. Однако, в сравнении с громадностью зверя, их ножи показались ему сейчас игрушечными.
– Уходи! – негромко, но отчетливо проговорил геолог, обращаясь к медведю. – Мы тебе не враги. Уходи, и мы уйдем.
Владимир Афанасьевич снова медленно двинулся через чащу, но теперь – пустив вперед своего подопечного, как бы отгораживая его собой от зверя.
– Если бросится, – тихо сказал он, – влезайте немедля на дерево, да повыше.
– А вы?
– А я как-нибудь попробую его задержать.
Как он сможет задержать эту тушу, эту гору мускул, Димка не в силах был вообразить. Скорее всего, он просто отвлечет зверя на себя. Ну нет, если уж им суждено погибнуть, то только вместе, твердо решил мальчишка.
Через короткое время Димка осмелился оглянуться. Медведь стоял на том же месте, как бы раздумывая над словами человека. Затем деревья скрыли его могучую фигуру.
Часа через два Обручев и его юный помощник пили чай с галетами и сухарями у жаркого трескучего костра. На мягкой травке поляны, где был устроен привал, сидели и возлежали рабочие и казаки, отмахиваясь веточками или фуражками от комаров. Неподалеку отдыхали лошади, освобожденные на это время от поклажи. Длинноносый толстомордый парень, тот, которого Николка называл Хоботом, дрых, лежа на боку, весь облепленный комарами, а по его спутанным волосам бегал муравей.
На земле у костра стояла деревянная плошка с колотым сахаром. Куски были угловатыми и напоминали дробленый кварц. Растворялись они, конечно, получше кварца, но все же достаточно медленно, так что с одним куском можно было выпить три-четыре кружки чая, пока кусок окончательно истает. Кружка, из которой пил Димка, была довольно тяжелой, скорей всего медной, но потемневшей до бурого цвета.
– Мне непонятно, – говорил Димка, размачивая в чае сухарь. – Я читал, что звери, и медведи также, столкнувшись с человеком, стараются уйти, даже убегают в страхе. А этот почему не уходил?
– Сей медведь книжек не читывал и не ведает, каково ему надлежит поступать, – пошутил один из казаков.
– По моему разумению, он проваживал вас со своего надела, – рассудил Герасим. – У всякого зверя заведен своей надел земли, вроде усадьбы, и они сильно не любят, ежели кто чужой к ним захаживает.
– К тому же животные гораздо разумнее, чем принято о них думать, – высказался Обручев, приглаживая ладонью бородку. – Они, к примеру, сейчас же смекают, с ружьем ты или без оного. Когда я беру в маршрут свою двустволку, то, как правило, за весь день почти ни единого зверя не встречу. Когда же не беру, вот как сегодня, непременно попадается зверь.
– Верно! Оно завсегда так! – подхватили несколько голосов. – Как назло прямо!
Медвежья тема вызвала среди рабочих оживление. Все принялись вспоминать разные истории, связанные с этим животным. Рассказали, как у горняков, копавших канаву на золото (здесь говорили не «копать», а «бить»), медведь уволок котомку с продуктами и тут же неподалеку принялся нахально, с чавканьем их уплетать. В свою очередь Герасим вспомнил, как на его охотничьей делянке медведь повадился шастать на лабаз
[29]. И Герасим несколько ночей караулил вора, сидя с ружьем в засаде. Но когда разбойник явился, в кромешной тьме охотник лишь ранил его.
– Поверишь, нет?! – оглядел рассказчик слушателей. – Убёг, подлец! Убёг – веточка не хрустнула! Уж как я ни прислушивался – ни хоть бы что. Тишь! А развиднелось как – я по следу. И что ты думаешь? Он на брюхе в гору уполз – по кровяному следу видать было. На горке схоронился, разбойник, отлежался и дальше побёг. Обхитрил меня. Однако на лабаз боле не наведывался. Верно сейчас сказывали: шкодливый зверь. У-у-у, крепко шкодливый! – потряс детина бородой.
