«Вот у кого железные нервы», – заключил Димка с легкой завистью.
Кое-где приходилось проползать на четвереньках под нависшими стволами и ветвями. Сухие, но гибкие, как проволока, сучки царапали спину, а за шиворот щедро сыпались иголки.
Так что когда начался спуск, Димка очень обрадовался. Он ожидал, что теперь идти станет легче. Однако не тут-то было! И вот почему. Здесь, на склоне, толстые, с руку толщиной, стволы кедрача тянулись сперва горизонтально, а затем резко выгибались дугой вверх. Склон же под ними круто уходил вниз. На сам склон не попадешь: не протиснуться между стволами, а чтобы шествовать по стволам, требовалась поистине акробатическая сноровка.
Обручев, похоже, такой сноровкой обладал. Он двигался легко, как будто всю жизнь только и делал, что преодолевал заросли стланика. Шагнув на очередной горизонтально вытянутый ствол, он ступал по нему, придерживаясь за соседние ветки, пока под его весом растение не прогибалось, плавно опуская умельца на стволы нижерастущих кустов. Освободившийся пышный хвостище с шумом взмывал вверх, после чего все повторялось.
Димка старался действовать так же, но ему, видимо, не хватало навыка, и он порой, не попав ногой на нижний ствол или не рассчитав его прочности, с треском и негромкими проклятиями проваливался вниз. Один раз, собираясь сделать шаг, он почувствовал, что нога его запуталась в переплетении веток. Тело уже наклонилось вперед для шага, но шага не получилось. Падая, Димка хватался за ближние ветви, но напрасно: они предательски следовали вместе с ним. Беспомощное Димкино тело проломилось сквозь гущу кедрача и повисло головой вниз. В ту же секунду кто-то, как показалось Димке, влепил ему звонкую затрещину. Это вещмешок с камнями и подвязанным котелком с размаху приварил его по темени. Бедняга висел, точно подвешенный для вяления хариус: ноги где-то вверху, спутанные, котомка тянет за плечи вниз и не дает поднять головы. Кажется, примерно так срабатывали ловушки, устраиваемые североамериканскими индейцами.
Пленник лишь слабо подергивался и сердито сопел, представляя себе, как дурацки-потешно он выглядит со стороны. Однако подоспевший на помощь напарник потешаться не стал.
– По голове крепко ударило? – обеспокоенно спросил он. – Вы знаете, такой звонкий был удар, что я уж, было, грешным делом, подумал: конец вашей голове.
– Коварное растение, – заметил Владимир Афанасьевич, когда они тронулись дальше. – Для двуногих коварное. А вот четвероногие чувствуют себя в таких дебрях распрекрасно. К тому же кедровый стланик, когда созревают орехи, дает прокорм многим обитателям тайги.
Более часа продирались они через адские заросли, и эти час-полтора умотали Димку больше, чем предыдущий долгий подъем.
Но все когда-нибудь кончается, и совершенно внезапно, точно смилостивившись, дебри выпустили наконец двух мучеников из своих колючих объятий. Перед ними открылся уходящий вниз каменистый склон, утыканный редкими лиственничками. Дальше, за небольшим распадком, поднимался следующий отрог, тоже, по счастью, лысый. Обернувшись назад, Димка с удивлением обнаружил, что граница зарослей кедрача проходит по склону и по соседним горам ровной линией. Как будто кто-то приложил линейку и провел эту границу.
– Перед вами классический разлом, мой уважаемый ассистент, – тоже проследил взглядом эту границу Обручев. – Проще говоря, трещина между двумя блоками земной коры. Видите, сама природа обозначила его: по одну сторону разлома – одни породы, а по другую – иные. А на разных породах произрастает разная растительность. Вот, так и есть, – заключил он, расколов несколько камней.
Несмотря на усталость, лицо Владимира Афанасьевича выражало удовлетворение: природа-матушка ничего не напутала, все было как по учебнику (так он выразился).
Между тем тут, на голом, облитом солнцем склоне было не менее жарко, чем под сводами кедрача. Пахло разогретыми камнями. Так, наверное, пахнет из печей, в которых обжигают кирпич.
Пот застилал Димке глаза, лицо горело от покусов, тело зудело и чесалось из-за насыпавшейся под одежду хвои. Перепачканная смолой одежда была неприятно липкой и влажной от пота. И не было у Димки в эти минуты большего желания, более вопиющей потребности, чем искупаться в холодной бодрящей речке, освежиться, смыть пот. Ну пусть не в речке, а хотя бы в ручье, чтобы можно было погрузить в воду разгоряченное измученное тело. А еще напиться. Ах, с каким наслаждением припал бы он иссохшими губами к холодным струям ручейка!
Ручьи же, как известно, текут по оврагам и распадкам. Но когда они спустились в распадок, то обнаружили в зарослях ивняка лишь пустой желоб без единой капли влаги. Вода ушла в камни и, словно насмехаясь над людьми, журчала и булькала где-то в глубине.
Ничего не поделаешь. Поползли на следующий отрог. – Каков сегодня маршрут… хуже горькой редьки, – пробормотал устало геолог, чем сильно удивил Димку. Тому казалось, что его старшему товарищу все нипочем, и только один он, Димка, клянет сегодняшний маршрут, жару, мошку и кедрач.
Поднимались медленно, точно две старые черепахи.
– Что это еще за китайская стена? – спросил Димка, подняв голову.
И правда: отрог пересекала стена. Шириной она была около метра, а по высоте – где пониже колена, а где и с Димкин рост. Стена ныряла в соседний распадок, терялась там в кустарнике и снова появлялась уже на следующем склоне.
– Так вы слышали про Великую Китайскую стену
[40]? – подивился Владимир Афанасьевич.
«Кто ж про нее не слышал!» – хотел было сказать Димка, но подумал, что во времена Обручева, без телевидения и Интернета, наверное, не все знали достопримечательности разных стран.
– Эту стену, в отличие от Китайской, возвела природа, – остановился возле нерукотворного сооружения геолог, – причем задолго до Китайской стены. Это дайка. По сути, это трещина в земной коре, в которую проникла и застыла магма.
– Круто! – сорвалось у Димки с губ.
– Верно, обычно дайки имеют крутое положение, близкое к вертикальному, – по-своему понял его ученый. – Если породы дайки прочнее пород-соседей, тогда она и стоит, как монумент, поскольку окружающие породы разрушаются быстрее.
Обручев пояснял и одновременно что-то записывал.
– Удивительно, как она держится, – провел Димка ладонью по трещиноватой поверхности этого творения природы.
