Утром Сурен возобновил поиски, удалось узнать несколько телефонов военных госпиталей, куда свозили пострадавших, но дальше не двигалось. Радио и телепрограммы были полны трескотней о том, что Армении оказывают помощь все республики Советского Союза, в разных странах сформированы команды спасателей, которые готовые к вылету в Армению, кроме того, в Армению будут направлены сотни тонн продовольствия и медикаментов…
По телевизору сообщили главную новость, новость с большой буквы, — Генеральный секретарь КПСС Михаил Сергеевич Горбачев, прервавший визит в США, — уже прибыл на место трагедии. Вот он идет среди руин, вокруг первые лица государства, ответственные работники Армении, журналисты. Генеральный секретарь ЦК КПСС дает указания, соболезнует, призывает к спокойствию, выражает тревогу, подвергает сомнению, предостерегает от спекуляций… Сурен ждал новой информации, но по телевизору крутили одни те же сюжеты, по радио читали сообщения ТАСС, прокисшие еще вчера.
Он вышел на улицу, походил в порту по причалу, где пришвартовался прогулочный корабль. С моря дул ветер, вода, отражавшая мглистое небо, казалась черной. В кинотеатре взял билет на фильм знаменитого грузинского режиссера Абуладзе «Покаяние». Сурен сидел в последнем ряду, смотрел на экран: женщина, одержимая местью, выкапывает из могилы труп какого-то тирана, надо понимать, Сталина, — виновного в гибели ее родственника, кажется, мужа. В садовой тачке она куда-то везет полуразложившийся труп, на свалку истории что ли, черт ее знает…
Эх, почему каждый день во всех газетах полощут Сталина, уже и кино снимать стали, каким он был исчадьем ада, чуть не дьявол во плоти. А как же Ленин? Почему судят ученика, а не учителя? Почему главную фигуру не трогают, ни одного памятника не снесли, — странно это. Почему Сталин весь в крови, а его наставник Ильич — чистенький, хоть кровушки не меньше пролил. Надо думать, про Ленина режиссер Абуладзе вторую серию сделает, но тогда надо было и начинать с нее, ведь с главного начинают.
Сурен не стал досматривать, поднялся и вышел на воздух. Он брел по Батуми, по кривым переулкам, разглядывая живописную архитектуру старого города, узнавал дома и улицы, которые только что видел в кино, — «Покаяние» снимали не в павильонах, а прямо здесь. На заднем плане поднимался к самому небу, доставая до солнца, покрытый снегом великий Кавказский хребет. Сурен остановился у газетного киоска, продавец в широкой темной кепке подкручивал седые усы и смотрел него с интересом.
— Хоть одна газета осталась? — спросил Сурен.
— Что ты, дорогой, — продавец покачал головой. — Все разбирают уже в восемь утра. Такие новости, что страшно жить. Люди беспокоятся.
— Понимаешь, я оттуда…
— Вижу, — кивнул продавец.
— Не знаю, что в Армении творится. Моя женщина, подруга, осталась там. У нее травмы. Я не могу ее найти. Может, какие-то телефоны в газетах есть?
Продавец достал из-под прилавка несколько сегодняшних газет и протянул Сурену.
— Для себя оставил. Но раз такое дело, забирай.
Сурен поблагодарил продавца, расплатился, прошел до конца улицы, свернул в кофейню, сел у окна. Некоторое время он штудировал газеты, выписал в блокнот пару телефонов, выпил остывший кофе и заказал вторую чашку. По противоположной стороне улицы прошел человек, — точная копия Сталина, — усы, волосы, глаза, трубка в полусогнутой руке. Расстегнутая шинель со споротыми погонами, галифе заправлены в хромовые сапоги, на голове военный картуз. Человек немного сутулился, шел не быстро, щурясь, поглядывал на людей. Пешеходы расступались, смотрели в след.
Это был некий Гурам, бригадир грузчиков в порту. В своей трехкомнатной квартире в панельном доме без лифта он открыл первый в Советском Союзе частный музей Сталина. О музее хоть и не поминали в газетах, но слава шла по всей Грузии и дальше, по России, квартира быстро наполнилась уникальными экспонатами, коврами ручной работы с изображением Сталина, вазами, кубками, шкатулками… Говорили, что сталинский министр иностранных дел Молотов, состоявший в переписке с Гурамом, пожертвовал для музея вещи из личного собрания. И другие большие люди, чудом выжившие во время культа личности, не остались в стороне.
Музей расширялся, Гурам с детьми переехал в квартиру жены, что в одном подъезде с музеем. Когда в город приезжало начальство или знаменитые люди из Тбилиси или даже Москвы, он надевал сталинский френч, галифе и шинель, набивал трубку табаком «Герцеговина флор», водил экскурсии и пил с гостями коньяк.
Глава 3
Данилов позвонил через день, после обеда, сказал, что заказ готов, можно забирать, он скоро приедет и отвезет на место, парни уже ждут. Через несколько минут канареечные «жигули» остановились у подъезда, Сурен спустился вниз, сел на переднее сидение, поставив саквояж на колени, Данилов был грустный и какой-то напряженный.
— Долго ехать? — спросил Сурен.
— Нет, почти рядом.
Он остановился на перекрестке, ожидая зеленого света, рядом притормозил огромный коричневый «форд», выпущенный лет пятнадцать назад, в начале семидесятых, это была единственная на весь город американская машина. Хозяин «форда» уже давно пытался кому-нибудь сбагрить эту колымагу с космическим пробегом, но желающих не находилось. В этом городе все мужчины мечтали об американской машине, но только не об этой, — готовой развалиться не сегодня-завтра. Три года назад, когда Сурен пировал здесь с друзьями, ему предложили купить иномарку, он был навеселе и подумал: почему бы и нет? Но сделка не состоялась: в тот вечер Сурен выпил много, но не так много, чтобы совершить глупость.
Данилов угрюмо молчал, машина покрутилась по окраинным улочкам, выехала из города, поползла в гору по узкой дороге, забралась так высоко, что внизу показалось море и линия горизонта, нечеткая в первых вечерних сумерках. Через полчаса они оказались в пустынном месте, кусты туи загораживали некрашеный дом, отделенный от дороги покосившимся забором. Окна темные, кажется, внутри никого, но из трубы дымок. Данилов сказал, что здесь им никто не помешает, вылез, толкнул калитку и пошел вперед, показывая дорогу.
Темная листва засыпала дорожку, где-то высоко шумел ветер. Поднялись на крыльцо, Данилов постучал в дверь — два быстрых удара, три с промежутками. С той стороны кто-то глянул через стекло, лязгнула задвижка, повернулся ключ в замке.
Дверь открыл мужчина лет тридцати в коротком зеленом свитере и кепке, надвинутой на глаза. Он назвал свое имя — Дато и протянул руку, горячую и влажную, поспешно отвел взгляд, не посмотрев в глаза Сурена. Внутри сумрачно и сыро, хотя топится железная печка, после улицы глаза не сразу привыкли к полумраку. У окна, выходившего на дорогу, письменный стол, рядом железная кровать, застеленная лоскутным одеялом.
Возле стола на табурете сидел худощавый мужчина лет тридцати с тонкими усиками, одетый в новую куртку из черного кожзаменителя, пахнувшего клеенкой. На столе литровая бутылка с прозрачной жидкостью, пара стаканов, половина лаваша и кусок молодого сыра. Человек внимательно смотрел на Сурена, словно что-то решал про себя и не мог сразу решить, наконец, когда молчание затянулось, представился Вахтангом, но не встал и руки не подал.
