А Озеров под вечер частенько сидел на набережной и наслаждался неповторимым климатом, ни холодным, ни жарким, смотрел направо, на пролив Золотые Ворота и красную полоску подвесного моста, и налево, — там в паре километров от берега, живописный островок с приземистыми постройками. Этот райский уголок — тюрьма строгого режима для особо опасных преступников, зверей, вроде Аль Капоне или Джона Диллинджера, впрочем, та тюрьма давно закрыта, превращена в музей. Как урок подрастающему поколению: не грабь и не убивай, иначе плохо кончишь. Хорошо так сидеть и думать об одном: как прекрасна жизнь здесь, на воле, и как чудовищна она там, в этом пыточном бетонном мешке, пропитанном миазмами боли и ужаса.
Зря Черных в свое время отказался от перевода в первое главное управление. Кстати, он сам говорил, что именно тогда же начались первые ссоры с женой, — он не оправдал надежд этой тщеславной сучки, а жизнь с неудачником в представлении Зои, — хуже смерти. Она отдала молодость и красоту чекисту не для того, чтобы дышать отравленным воздухом Москвы, одеваться в комиссионках и проводить жалкий отпуск в Сочи или в заплеванном Крыму.
— У тебя остались две проблемы, которые надо решить, — сказал Озеров. — Первое — закончи дело, которое ведешь. Как ты умеешь, с блеском. Понятно, что операция важная. Никаких подробностей не знаю, дело строго секретное, но наверху следят за твоими успехами. И, как я понял, успехи есть, и серьезные. Поэтому главный поддержал твой перевод. Это что-то вроде поощрения. Ну, ты все понимаешь…
— А что еще?
— Второе… С этим ты справишься легко. Надо жениться, за границу в долгосрочные командировки холостых парней не пускают. Подбери подругу, присмотрись к ней. Тут ошибки быть не должно. На твоей будущей службе развод равняется почти самоубийству. Этого начальство не любит. Если ошибешься в выборе, придется до пенсии делить постель с женщиной, которую разлюбил. Без шуток…
Вышли из ресторана, когда над Калининским проспектом разлился свет фонарей, машин почти не видно, с черного неба летели редкие снежинки. Черных, поймал такси, крепко обнял Озерова, похлопал его по худой спине и тут только подумал, что годы берут свое, дядя Сережа заметно сдал и еще дурацкая мысль, — что они больше не увидятся. И защемило сердце. Еще он подумал, что уходит последнее поколение настоящих мужчин, фронтовиков, на которых держалась страна, ну, их не станет, а кто придет? Та публика из коммерческого кабака…
Глава 5
Под вечер Черных принесли распечатку вчерашних телефонных разговоров судебного эксперта Павла Ремизова. На работу ему звонили шесть раз, первые пять звонков от начальства и некой девушки, с которой у Ремизова близкое знакомство, даже нечто большее. Телефон девушки определили, это некая Маша, студентка первого мединститута, хороша собой и любит Ремизова трепетно и нежно. Последний звонок от человека с тихим приятным голосом, своего имени он не назвал, задал пару общих вопросов, Ремизов ответил, что дела идут отлично, и погода для зимы — неплохая. Дураку ясно, что спрашивают не о делах и погоде, о чем-то другом, гораздо более важным.
Впрочем, все эти неясности чекисты скоро прояснят. Человек сказал, что посылка для доктора прибудет в пятницу, надо позвонить по старому номеру и ее забрать. Ремизов поблагодарил собеседника, сказал, что неплохо бы встретиться и посидеть в «Арагви» на улице Горького, как сиживали в старые добрые времена, человек ответил «да» и положил трубку. Незнакомец звонил из телефона-автомата откуда-то с окраины, кажется, из Теплого Стана. После этого разговора эксперта можно брать, но червь сомнения глодал душу, Черных решил подождать пару дней и принять Ремизова не пустого, а с посылкой, авось, разговор пойдет веселее.
За эти два дня подняли информацию по Ремезову, — русский, родился в Москве, в школе вступил в комсомол, окончил Первый медицинский институт, дальше — перечень моргов, где работал. Он мечтал вернуться на кафедру Первого мединститута, сдавал документы в отдел кадров, но получал отказ, видимо, страдал, что нет влиятельных родственников или денег на добрую взятку. Ремизова можно понять, — угрохать лучшие годы, копаясь в криминальных трупах, — не для этого он пришел в медицину.
В пятницу Ремизов отпросился с работы пораньше, на своих «жигулях» доехал до Комсомольской площадь, оставил машину на стоянке рядом с Ленинградским вокзалом, и отправился к подземному переходу. Он не дергался, не оглядывался, видимо, на душе было спокойно. В слежке принимали участие восемнадцать оперативников, они получили приказ взять Ремизова даже в том случае, если он пойдет назад без посылки, пустой.
В помещении автоматической камеры хранения он подошел к пятидесятой ячейке, не заглянув в бумажку, набрал код, когда дверца открылась, вытащил тряпичную холщовую сумку с бахрамой. Затем вышел из здания вокзала, дошагал до угла, набрал ход, почти побежал и неожиданно нырнул в метро. Возможно, ему удалось бы уйти, в этот день и час на «Комсомольской» столпотворение, но, обговаривая с операми план задержания, Черных предложил поставить парочку парней у каждого входа в метро.
Кто-то из оперативников, перегнал Ремизова на бесконечном эскалаторе, влетел в линейное отделение милиции, попросил двух милиционеров срочно проверить документу у гражданина, на которого он сейчас покажет, затем задержать его. Люди подумают, что пьяного поймали, сейчас, когда в стране почти сухой закон, народ к таким сценам привык. На пересадке с эскалатора на эскалатор, в скоплении людей и тесноте Ремизов с опозданием заметил милиционеров, продиравшихся сквозь толку. Он хотел кинуться вперед, но не смог пробиться, тогда он бросил сумку. Милиционеры схватили его под руки, выдрали сумку из-под чьих-то ног, потащили задержанного к линейному отделению.
Оперативники КГБ заковали Ремизова в стальные браслеты, усадили на стул посередине небольшой комнаты. Один из милиционеров вышел, остановил двух случайных пассажиров, мужчину и женщину, спросил, есть ли у них с собой паспорта, получив утвердительный ответ, попросил зайти в помещение, нужны понятые, это отнимет пять минут. Ремизова обыскали, задали несколько общих вопросов. Он твердил, что сумка не его. Один из оперов перевернул сумку, вывалил на стол кучу денег, купюры разного достоинства, от пяти рублей до пятидесяти. Деньги завернуты в старую газету, пачки перехвачены аптечными резинками. Пересчитали — двенадцать тысяч рублей.
Женщина коротко вскрикнула, побледнела и с ужасом посмотрела на Ремизова, решив про себя, что за эти деньги он убил человека, возможно, не одного. Понятых отпустили, Ремизова подняли наверх, засунули на заднее сидение, приказали пригнуть голову к коленям. Он так и сделал, но соскочили очки. Руками, скованными стальными браслетами, он стал шарить по грязному полу. Очки нашел, но кто-то из оперов уже успел наступить на них. Треснуло правое стекло и погнулась дужка, сломанные очки криво сидели на носу, и не было возможности стереть грязь со стекол.
* * *
Ехали минут сорок, машина остановилась в узком переулке, перед домом с глубокой темной аркой, фонари в переулке не горели, людей вокруг не было, а дом, похоже, ремонтировали или собирались снести. Ремизов оказался в просторной комнате на первом этаже с окнами, выходившими во двор, замазанными белой краской. Судя по виду, это столярная мастерская или что-то в этом роде. У стены два верстака, кое-какой инструмент. Пахло свежей стружкой и обойным клеем, было тепло. Свет давала яркая лампочка под жестяным отражателем, и еще была другая лампа на круглом обеденном столике, нестерпимо яркая. За этим круглым столиком Ремизов увидел того самого чекиста, который на днях был в морге, и не удивился.
