Задержанного посадили на стул, близко стоящий к столу, свет лампы слепил глаза, болела нога, в нее при задержании у эскалатора ударил сапогом милиционер, чтобы Ремизов не вздумал бежать, наручники резали запястья, шумела и раскалывалась голова, видимо, давление поднялось. Но это были не самые мучительные страдания, Ремизов страдал от неизвестности. Почему он оказался именно здесь, в странном подвале, а не в отделение милиции или в следственном кабинете на Лубянке? Душа погружалась в холодный омут страха, когда помимо воли начинаешь думать о методах допроса, которые практиковали в КГБ когда-то давно, при Сталине, но те традиции, те методы не забыты, — можно не сомневаться. Дрожащими руками он снимал очки с треснувшим стеклом, старался выправить душку, но очки все равно сидели криво.
— Вы были со мной не искренне прошлый раз, — сказал Черных. — Я почему-то думал, — мы играем за одну команду. Но на деле все не так.
— Я хотел еще тогда, но…
— Понимаю, вы хотели сделать признание, так? Но премия, которая ждала вас… Мысль о деньгах грела душу. Ладно, к черту эту лирику. Времени у меня не так много. Поэтому предлагаю вам рассказать все, от и до. Ну, ваше решение?
— Что тут скажешь… На самом деле я на вашей стороне, — Ремизов отметил про себя, что голос не дрожит. — Всегда был и остаюсь на стороне закона. Вины на мне никакой. Меня погубило собственное любопытство. С детства любил совать нос, куда не надо и расплачивался за это. Такова натура…
— Давайте без лирических отступлений.
Ремизов завертелся на стуле, хотелось вытянуть из этого твердолобого чекиста обещание не применять к нему методов физического воздействия, он не выносит физической боли, и еще: важно прояснить такой вопрос, что будет дальше? Ну, он выложит все, что знает, а ему воткнут лет десять, а то и все пятнадцать, отправят в край вечно зеленых помидоров, край звериной жестокости, к уркам и убийцам. Там его удавят, зальют бетоном, перережут горло… Вариантов много, а жизнь одна, надо вытянуть хотя бы обещание, что Ремизову выйдет скидка.
— Итак… С чего начнем? С конца или с начала?
— Я хотел бы получить какие-то гарантии, — слепила лампа, Ремизов опустил взгляд и смотрел на колени, на руки, скованные браслетами. — Пообещайте, что со мной будут обращаться по-человечески. И, если все-таки дойдет до суда, я не получу реального срока. Я раскаюсь, буду сотрудничать со следствием. Наконец, это моя первая судимость. Я заслужу гуманное отношение следствия и судьи, поэтому и срок должен быть условным… Или небольшим.
— Могу пообещать: если вы дадите правдивые показания… Ну, тогда и к вам отнесутся нормально. Вас не подведут под расстрельную статью.
— То есть?
— Вас не расстреляют.
Ремизову показалось, что пол провалился, он летит куда-то в темную глубину, навстречу гибели. Расстрельная статья… Неужели все так серьезно?
— Я расскажу, — выпалил Ремизов. — Я с самого начала собирался сделать именно это. Но помимо моей воли все зашло слишком далеко, не туда…
Черных встал, скинул пиджак, повесил его на спинку стула. Ремизов подумал, что сейчас начнется нечто ужасное, захотелось сказать, крикнуть, что ему нужен адвокат, что без адвоката он него слова не добьются, даже если будут жечь каленым железом, эта мысль про адвоката показалось забавной, и откуда только она взялась, наверное, из иностранных фильмов, которые он смотрел в кинотеатре «Иллюзион» и «Мир». Нет, он не в той стране живет, где на допросы пускают адвокатов, — здесь все наоборот.
Черных обошел стол и хлестнул Ремизова открытой ладонью по лицу, следом ударил снова. Было заметно, что Черных бьет без азарта, ему скучно, ему не хочется отбивать руки о физиономию судмедэксперта. Но, видимо, такова общая методика допросов, здешняя традиция, заведенная еще при Ленине — скачала избить, а потом задать пару вопросов, чекисты свои традиции уважают и ценят.
Слетели очки, стеклышки, раздавленные чей-то подметкой, рассыпались в мелкие осколки. Ремизов поднял руки, защищая лицо, Черных ударил справа, добавил слева. Он бил расчетливо, чтобы напугать до тошноты, сделать больно, а не отправить человека в глубокий нокаут. Ремизов стал сползать на пол, но сзади подскочили, подхватили под мышки, не дали упасть. Из темноты выступил лейтенант Соколик и засадил задержанному кулаком в ухо. Черных выругался и отчаянно замахал руками: ты что творишь, сукин сын, убьешь ведь.
Тут кто-то натянул на голову пластиковый темный пакет, его ударили слева, из носа побежал кровавый ручеек, этот ручеек показался бурным потоком, способным поглотить Ремизова, унести его с собой. Он чувствовал, что захлебывается, пускает пузыри, опускается на болотистое дно реки, в кромешной темноте рассыпался сноп искр, что-то затрещало, показалось, палачи сломали ему нос или верхнюю челюсть. Но это лопнул пиджак, кто-то выдрал рукав, схватил судмедэксперта за ворот рубахи и галстук, стал душить. Воздуха совсем не осталось, он наклонил корпус вперед, попытался вырваться, получил встречный удар. Хотел закричать во все горло, но только пискнул, — на крик не хватило сил, дыхание остановилось. Показалось, сейчас он умрет от удушья.
Он повалился на пол, постарался прокусить пакет, но ничего не получилось. В этой темноте, полной ужаса, он замахал ногами, стараясь лягнуть невидимого врага. Да, теперь он знал, как пахнет смерть: паршивым пластиковым пакетом. Он завертелся на полу, сбил ногами стул, каким-то невероятным усилием выдернул голову из пакета, глотнул воздуха, который оказался слаще меда, желаннее самой жизни, от этого глотка воздуха голова приятно закружилась. Он вдохнул еще пару раз и увидел себя со стороны, откуда-то сверху, будто душа уже вылетела из тела и парила под сводчатым потолком: на полу окровавленный и грязный извивался человек, который мало похож на человека.
Впервые в жизни, захотелось потерять сознание, чтобы этот кошмар как-то закончился. Пакет снова оказался на голове, кто-то сверху потянул за галстук, он закричал, но услышал хрип, почувствовал боль в пояснице, будто кто-то прыгнул на него. Перевернулся на живот, но опять кто-то прыгнул и остался стоять. Он старался сбросить с себя эту невыносимую тяжесть, кажется, попытка удалась, теперь он лежал на животе и видел свет, он выплюнул какую-то дрянь, кажется, клок волос.
Светила лампа, на него легла человеческая тень. Голоса доносились откуда-то издалека, отдавались эхом, пахло табаком. Руки оказались свободны, кто-то снял наручники. Сколько он пролежал на бетонном полу? Минуту, час… С двух сторон его подхватили, усадили и не позволили упасть, когда он, перепутав пол с потолком, стал валиться на бок. Под нос сунули ватный тампон, он вдохнул ядреный запах нашатырного спирта, словно обжегся. Расставил ноги, уперся локтями в колени, голова еще кружилась, но стало лучше, показалось, что он умер и вдруг воскрес, а душа, взлетевшая к потолку, вернулась на место.
Под ногами скрипела стеклянная россыпь разбитых очков, в голове шумело, но силы понемногу возвращались. Пиджака и галстука не было, мокрая рубашка прилипла к спине, а брюки к ляжкам. Черных сидел за столом и ждал, он отвернул в сторону лампу, вытащил откуда-то полотенце и бросил Ремизову, тот не успел подхватить, полотенце упало на пол, пришлось нагнуться. Он вытер лицо, из носа и рассеченной губы сочилась кровь, что-то стучало, будто где-то близко печатали на электрической машинке, этот звук действовал на нервы, заглушал другие звуки, с опозданием он понял, что стучат его зубы, нижняя челюсть опускается и поднимается помимо воли, — и ничего нельзя сделать.
