— Конечно, съедете. Я хочу пока посмотреть дом.
— Вам, наверное, захочется занести вашу мебель в спальню. Вы найдете ее в кабинете слева от входа.
Фаберовский вернулся обратно в холл и зажег газовый рожок. Приоткрыв дверь в кабинет, он заглянул в комнату и увидел посреди разобранную кровать вместе с матрасом, креслом, книжными полками и другими пожитками. Вещи, выглядевшие так солидно и внушительно в его старой комнате, здесь не могли заполнить даже одного кабинета, не говоря уже о гостиной, столовой и восьми спальнях. Пол был завален грязной бумагой, затоптанной ботинками грузчиков, на каминной полке стоял одинокий треснувший колпак от часов. Где же тепло и уют, о котором он так мечтал на Арунделл-стрит?
Из дальнего угла раздалось угрожающее ворчание. Фаберовский чиркнул спичкой. Так кучка его вещей выглядела еще более жалкой. Он обошел ее и встал напротив собаки, вжавшейся в угол. Это был барбос размером с сеттера, такого же рыжего цвета, но с белым пятном на груди и на хитрой морде. Длинная шерсть его была вся в грязи, местами свалялась в колтуны, на носу засохла глина — видимо, он пытался отрыть мышь.
— И ты завтра съедешь, — сказал собаке поляк.
Пес зарычал, обнажая верхние зубы.
— Все съедете! — Фаберовский схватил спинку кровати и, сопя, потащил по лестнице на второй этаж. Он не стал разбираться и оставил ее в ближайшей же комнате. Ему пришлось сделать еще семь ходок, прежде чем кровать с матрасом и бельем, и сундук, и саквояж оказались наверху. — Все съедете! Буду один жить. И наслаждаться.
— Сэр, ваш кипяток готов, — раздался снизу голос Батчелора.
— Не хочу! — крикнул поляк. — Загасите там свет, я сегодня уже не спущусь.
Он зажег газовый рожок, газ начал разгораться, затем громко пшикнул и потух — Батчелор закрыл главный вентиль. Некоторое время Фаберовский стоял в темноте, раздумывая — пойти ли ему вниз и устроить скандал, либо ограничиться ночевкой на матрасе прямо на полу: собирать кровать в темноте было немыслимо. В конце концов он выбрал последнее. Найдя на ощупь в саквояже бренди, поляк достал бутылку, и тут понял, что штопора-то у него с собой нет. Пришлось воспользоваться шилом из складного ножа. В комнате было очень холодно, и потому бренди очень быстро кончился.
«Хотелось бы знать, — подумал Фаберовский, — где в моем собственном доме находится ватерклозет. В договоре их было указано целых два».
Он достал из бювара договор и, бормоча про себя «Теперь не отвертитесь», стал неверными шагами спускаться по темной лестнице. Натыкаясь на стены, он добрался до кухни и остановился в дверях. Розмари с Батчелором все еще сидели за тем самым гусем, аромат которого поляк почувствовал, когда вошёл в дом, рядом стояла початая бутылка плимутского джина и два стакана.
— Может быть, его яхта потерпела кораблекрушение, а это все, что уцелело? — спросила Розмари, и Батчелор, отхлебнув из стакана, сказал:
— Тогда он, должно быть, владелец плавучего ломбарда, потому что его кресло и стол увешаны ярлыками. На самом деле он частный детектив, так написано на его карточке. Это люди, которые за деньги суют нос в чужие дела. Пора спать, Рози, завтра рано вставать и убираться со всеми пожитками.
— Можете убираться куда хотите, но сперва покажите мне, где в моем доме вы спрятали два водяных нужника, — вмешался Фаберовский. — Вот тут написано: два.
Он сунул под нос Батчелору помятый договор.
— Один найдете за посудомойней, — Батчелор брезгливо отодвинул бумагу от лица и показал на дверь в пристройку.
Вернувшись, поляк встал, качаясь, перед Батчелором, и сказал ему:
— И не вздумайте завтра взять его с собой!
— Вы бы, сэр, тоже что-нибудь съели. Боюсь, что наутро вам будет очень плохо, сэр.
— Вы так думаете? Ну что ж, — Фаберовский цапнул пальцами кусок гуся и отправился в обратный путь.
Проснулся он оттого, что кто-то пытался выдернуть у него гусиное крыло из крепко сжатых пальцев. Поляк открыл глаза и обнаружил у себя в комнате Руфуса, который силился завладеть так и не съеденным куском гуся. Увидев, что Фаберовский проснулся, он глухо заворчал, но своих попыток не бросил. Поляк с трудом разжал закоченевшие от холода пальцы и пес тотчас умчался с добычей.
В мире творилось что-то страшное: ставни тряслись и грохотали под напором ураганного северо-восточного ветра, в саду что-то трещало, в сером рассветном сумраке черным смерчем крутилась сажа, в камине отвратительно выло, в поясницу вступило, а в голове шумело. Дом был огромен, неуютен, пуст и ненужен, словно док Св. Екатерины, купленный зачем-то вместо лодочного сарая. Чтобы привести дом в мало-мальский порядок, его надо убирать как минимум месяц. Самому. Надо будет где-то самому закупать уголь, а раньше чем закончатся рождественские банковские выходные, его будет негде купить. Когда окончательно рассветет, придется самому по ледяному полу идти на кухню, разжигать уголь и греть себе воду. Потом самому готовить себе завтрак, предварительно купив для него продукты. А ланч? А обед? А грязная посуда? И так каждый день, пока не поселишься на кухне и не обрастешь шерстью. Просто «Дикий помещик» какой-то, сочинения г-на Щедрина. На черта же сдался этот дом, да еще без прислуги? Надо дотерпеть до Юбилея, пока не кончится дело с Брицке, 24 июня расплатиться за второй квартал и съехать.
Фаберовский спрятал испачканную застывшим гусиным жиром руку под одеяло и поплотнее укутался. А без прислуги-то никак! Надо завести какую-нибудь девку на все работы, чтобы и дом содержала, и обед стряпала. Это будет стоить фунта три-пять на эти полгода. Может, заодно взять кухарку? Но она обойдется раза в три дороже. А еще бы какого сторожа нанять — чтобы поляки в дом не залезли. А то заберутся, чтобы найти сокровища Фаберовского-старшего, ничего не отыщут, зато все перепортят. И помощник нужен, одному с заданием Брицке не справиться. Сейчас придется ехать в Уайтчепл, отыскивать русских нигилистов — и запросто можно не вернуться…
Разбудил его оглушительный треск в саду по другую сторону дома, словно там обвалилась стена вместе с крышей. Фаберовский сбросил одеяло и вскочил на ноги. Он так и был со вчерашнего вечера в чем приехал, не хватало только пальто и цилиндра. Даже оксфордские туфли с лакированными носками, в которых хлюпала и проступала через дырочки вода, были на своем месте. Стыдно-то как…
Поляк вышел в коридор. Уже рассвело, свет через лестничное окно проникал внутрь, печально освещая угрюмую пустоту дома. Буря стихла, и с улицы не доносилось ни звука. Фаберовский прошел в дальний конец коридора, откуда дверь вела в угловую комнату окнами в сад — откуда-то оттуда донесся разбудивший его грохот. В комнате было совершенно пусто, только сквозняк из двери катал по полу скомканную газету. Поляк подошел к окну, поднял его и распахнул ставни. Внутрь ворвался морозный воздух. Весь сад тонул в снегу. Слева вдоль ограды тянулись оранжереи, которые из-за снега выглядели словно гигантский сугроб. Ветки высоких груш склонялись к земле под тяжестью облепившего их снега. Одна из таких веток, обломившись, и ударила по крыше. От всей этой картины веяло таким безмятежным кладбищенским покоем, которого не было даже на похоронах бывшего владельца.
