Бульвары, всегда монотонно размеченные остроконечными газетными киосками, превратились в огромную предновогоднюю ярмарку. Еще вчера в Париже шли ливни, а сегодня ударил небольшой морозец и засветило солнце. Казалось, весь ремесленный Париж целыми семьями выбрался сюда торговать по случаю Нового года блестящими игрушками, лакомствами, детскими книжками и цветными картинками.
Толпы праздных буржуа заполняли тротуары, ломились в дорогие кондитерские и глазели на шикарные витрины магазинов. Около лавок, проталкиваясь сквозь толпу, сновали и неистово голосили разносчики.
Ну и где же здесь искать Гурина?
Какой-то алжирский араб, увидев, что Петр Иванович мнется в нерешительности, налетел на него с криком «Les coqs! Les coqs africains poussant des cocoricos!» и стал пихать ему целый насест игрушечных петухов, которые кукарекали и хлопали крыльями, приводя в восторг ходившую по пятам за арабом толпу детей. Рачковский досадливо отмахнулся от торговца и направился к газетному киоску, в котором, среди бесчисленных газет и листов с гравюрами сидела пожилая дама. На вопрос, где здесь на бульваре можно найти необычного русского, она всплеснула руками в вязаных митенках.
— Monsieur Kobelkoff? Ваш «человек-туловище» празднует рождение своего пятого ребенка здесь на углу в кафе Риш. Это же надо — не имея ни рук, ни ног, и сделать пятого ребенка!
— Ну, для этого ни того, ни другого не надо, — сказал Рачковский. — Пардон, мадам, но мне, как бы это помягче сказать, нужен человек-задница.
Дама сразу поняла, о ком идет речь.
— Пройдите в сторону «Оперы», увидите большую толпу. Не думайте, мсье, что страшные звуки издает несчастный, раздавленный омнибусом. Это тот, кто вам нужен.
Толпу Петр Иванович увидел издалека. Звук, который оттуда донесся, был мало похож на крик раздавленного омнибусом, он походил скорее на рев подыхающего осла. К удивлению Рачковского, толпа возбужденно засмеялась. Толкаясь локтями и получая в ответ ощутимые толчки в бока, он протиснулся внутрь круга. В самом центре стоял Артемий Иванович. В шляпу перед ним обильно сыпались медяки.
— Дамы, мадамы, мусью и мамзели, а также их чады и домочады, — начал он по-новой свое представление. — Всего за два су вы сколько угодно раз можете прослушать последний вздох великой французской актрисы Сары Бернар! Дерньер супи де Сара Бернар! Чтобы это сделать, вам не надо дожидаться ее возвращения из пампасов Перу!
Артемий Иванович приложился к бутылке, стоявшей рядом со шляпой, промочил горло и внезапно со страшным хрипом, выпучивая глаза, завалился на спину, так что Петр Иванович даже схватился за сердце. Ножки Гурина дергались в агонии, пальцы скребли обледенелый асфальт, а на губах выступила розовая пена, пахнувшая божоле. Продолжалось это ровно минуту. По дружный смех толпы Артемий Иванович как ни в чем не бывало вскочил на ноги и ткнул пальцем в пожилого мсье в пальто с оторванной пуговицей.
— А вот вы уже третий раз смотрите представление, и не заплатили не сантима!
Толпа зашикала на господина с красной ленточкой в петлице и бесцеремонно выдавила его наружу.
— Вот что, Гурин, я тебе кладу франк, — сказал Петр Иванович артисту и бросил серебряную монетку в шляпу, — а ты сворачивай свой балаган.
— Ой! — хрипло охнул Артемий Иванович, никак не ожидавший увидеть здесь Рачковского в это время. — Я не могу свернуть балаган. У меня сейчас самая публика пойдет.
— А тебе не стыдно?
— А чего стыдно? Я ж не Сукки и не Мерлатти, мне есть надобно. А вы меня со службы прогнали. А если вы об мадам Бернар радеете, то «Фигаро» сегодня написала, что она только за первое представление восемь тысяч пиастров заработала. Так что от нее не убудет. А мне за мое искусство одни медяки кладут.
— Да какое это искусство, это ж нищенство! А нищенство, если ты знаешь, статьей 274 и другими Уголовного кодекса запрещено.
— Как это запрещено?! Да их к Новому году вон сколько в Париж набилось. Хоть бы кого арестовали! На всех публики не хватает, только на самых талантливых.
— Пошли. — Рачковский сгреб шляпу с медяками и решительно протолкался сквозь толпу наружу.
— Петр Иванович, погодите! — Гурин бросился следом.
Рачковский свернул на ле Пелетье и молча шел впереди, пока не остановился у дверей небольшого кафе.
— Деньги-то отдайте мои! — проворчал Гурин, усаживаясь с Петром Ивановичем за стол.
— Сколько тут? — Рачковский вернул ему шляпу.
— Пять франков и еще четыре су. А за вчерашний день я двадцать франков заработал!
— Недурно, — присвистнул Петр Иванович. — Видать, зря я собрался тебя обратно на службу взять. При таких барышах кто ж пойдет агентом служить. Ты и от наградных за Женеву теперь, небось, откажешься?
Артемий Иванович обмер.
— А вам тоже наградные заплатили? — наконец спросил он.
— Заплатили. И еще чином губернского секретаря наградили, с Анной третьей степени впридачу.
— А Бинта с Милевским тоже наградили?
— По полторы тыщи франков на брата.
— А мне триста? — сиплым голосом спросил Артемий Иванович.
— А три тысячи не хочешь?
— Три тысячи! — вскричал Гурин. — И вы их мне, конечно же, не дадите?
— Нет. Ты же сбежал.
— Я не сбегал. Вы сами меня выгнали.
— А что мне еще оставалось делать? Ты чуть не провалил всю операцию в Женеве, ты лишил меня внутреннего агента в самый нужный момент, когда народовольцы планируют убийство великого князя Николая Николаевича!
— Я же не специально! Эта сука Березовская меня еще раньше раскрыла, и как раз когда Бинт с Милевским в типографии орудовали, заодно с остальными меня убить пыталась! Я не мог оставаться больше внутренним агентом. Когда бы не Шульц, они бы меня и убили.
— О Шульце с твоей Березовской я и хотел тебе сказать. Мой агент в Цюрихе, вынужденный из-за тебя переехать в Женеву и следить за Березовской с Посудкиным, сообщил несколько дней назад, что эта парочка, спраздновав свадьбу на всю русскую колонию, отбыла в сопровождении Шульца в Париж, чтобы убить здесь Николая Николаевича. Агент следил за ними до Дижона, где они исчезли из виду.
— Как это свадебку?! Фанни что — за Посудкина вышла?! А как же я?!
— А ты должен будешь их опознать, поскольку ты единственный, кто знает их и Шульца в лицо.
— Боже, как она могла! Моя Фанни — за этого Посудкина…
— Хватит причитать! Эта Березовская с Посудкиным тебя убить пытались. А теперь едут — даже скорее они уже здесь, — убить великого князя. Ну, что замолк? Если ты не хочешь — мотай обратно на бульвар, издавай последние вздохи дальше! Твое место еще не занято.
— А как вы узнали, Петр Иванович, что меня на Итальянском бульваре искать надо? — спросил вдруг Гурин, побледнев. — Ведь я живу совсем в другом месте, и вы ко мне заходили — ведь это вы были, я знаю. Ни консьержка, ни хозяйка не знают, куда я хожу зарабатывать деньги.
