— А двери у вас тут крепкие?
— Да ты что, Артемон, и в самом деле боишься? Ну-ка садись, рассказывай. Тебя как будут убивать: кинжалом или по-простому — по башке?
— Здесь цивилизация. Думаю, или из револьвера, или бомбу бросят в окно.
— Ишь ты! Ну, пошли тогда в кабинет. Там окна во двор выходят, а я еще и шторы задерну. Иди в ту дверь. Эй, коридорный, зайди-ка, задерни шторы в кабинете. И туда же нам коньячку принеси да лимона. И чаю сообрази.
Они выпили, и Артемия Ивановича от приятного тепла, разлившегося по телу, и от нахлынувшего чувства безопасности потянуло в сон. Заметив это, Нижебрюхов оставил племянника на тонконогой козетке, а сам удалился допивать коньяк в гостиную.
И приснился Артемию Ивановичу вещий сон.
Приснилось ему, что он ехал на фиакре на доклад к Рачковскому в консульство, и вот когда они проезжали по набережной Сены, от лотков букинистов бросился к нему наперерез Посудкин и метнул в экипаж голову Фанни Березовской. Голова упала на пол и дико захохотала, отчего у нее из ноздри выпал бикфордов шнур с горящим концом. «Сунь мне конец взад», — сказала Фанни. Артемий Иванович послушно запихнул шнур обратно в ноздрю. «Как был дураком, так и остался, изменник», — сказала зловеще голова. Хрясь!!! Фиакр развалился на части. Артемий Иванович почувствовал внизу что-то мокрое, и понял, что нигилистическая бомба оторвала ему ноги. Он хотел зажать руками хлещущую из раны кровь, но руки не слушались — их тоже оторвало. «Если выживу — стану Кобельковым», — подумал Артемий Иванович. И выжил.
И дальше Артемию Ивановичу приснилась сказочная жизнь. Лишенный рук и ног, он ухитрился не только поправить, при помощи необычайной гибкости и ловкости, этот злосчастный недостаток, но извлечь из него немалую материальную пользу. Он научился сам прыгать со стула, кувыркаться, как клоун, мог держать перо между подбородком и небольшим отростком, заменявшим ему руку, макал перо в чернила и даже записывал им имена посетителей. В часы досуга он вспоминал былое и стал заниматься живописью. Картины, подписанные новым «человеком-туловищем», бойко стали продаваться не по двадцать, а по тридцать франков. Артемий Иванович освоил еду и питье без посторонней помощи, приспособился вынимать часы из жилетного кармана и раскрывать у них крышку. Он женился на Дарье и унаследовал все состояние Нижебрюхова, и даже родил от нее пятерых здоровых детей, которым тоже нашлось место в его коммерческо-инвалидном предприятии: он направил всем дамам города Парижа сообщение о радостном для его семейства событии и, вместе с тем, приглашение полюбоваться на «маленького Владимирова, счастливого обладателя прелестных ручек и ножек». Парижские дамы, с понятным любопытством, отозвались на любезное приглашение, и с тех пор Артемию Ивановичу и его наследницам и наследникам не было отбоя от посетителей. Он жуировал настоящим рантьером, держал собственных лошадей, выписанных из Малороссии, и катался в роскошном ландо с «русским» кучером, которым теперь служил ему Петр Иванович Рачковский. Одно беспокоило Артемия Ивановича — хотя культи давно зажили, внизу все равно было мокро.
А затем про него узнал живший в Париже молодой русский скульптор Бернстам, художественный директор музея Гревена, и пожелал сделать восковую экспозицию новогоднего приема в Елисейском дворце — президент Греви в окружении своих министров принимает Артемия Ивановича. Бернстам привез в номер к Нижебрюхову громадную лохань с водой, два мешка гипса и развел все это в ванной, куда служитель благоговейно отнес туловище Артемия Ивановича. Там его окунули в гипс сперва мордой, а потом затылком, и поставили обсыхать на полку умывальника. К восторгу своему рядом на полке он увидел такое же безногое туловище покойного Государя императора. Государь ласково улыбнулся ему и сказал: «Я возложил на алтарь Отечества свои ноги и самую жизнь, а ты лишился на службе Отечеству и рук, и ног. Давай облобызаемся, герой!» Артемий Иванович, словно лошадь за хлебом, потянулся к государю губами, но тот неожиданно боднул его в переносицу. Чтобы не упасть, Артемий Иванович ухватился за бакенбарды Государя, но они оба все равно свалились с полки.
— Что ты орешь, анафема? — испуганно вбежал в кабинет Нижебрюхов. Он увидел Артемия Ивановича, державшего за гипсовые бакенбарды бюст Александра Николаевича, прежде занимавшего место на настенном кронштейне над козеткой.
— Убили! Убили! — закричал Артемий Иванович, в ужасе отшвыривая от себя безногое изображение царя. — Бомбу бросили! Руки оторвало напрочь! Вместо ног — мокрое место!
— Фу, чума! Да я уж вижу на кушетке под тобой мокрое место, — сплюнул в сердцах Нижебрюхов, — И бюст раскокал. Вставай, я сейчас велю убрать. На вот, выпей коньяку. И пойди переодень штаны. Нету других с собой? А домой если послать? Тоже нету? А деньги у тебя на штаны есть? Кто бы сомневался. Ладно, не воняй тут у меня в кабинете, иди в ванну. Там мой шлафрок висит. Сейчас пошлем лакея к Ренару, пусть тебе какую-нибудь одежу сообразит. Гарсон, вымой этого мусье.
Чистый и облаченный в огромный длиннополый шлафрок, подпоясанный витым поясом с кистями, Артемий Иванович вернулся из ванной в гостиную и был подвергнут Нижебрюховым обстоятельному допросу.
— Расскажи-ка мне, Артемон, кто же тебя так напугал, что ты мне козетку в кабинете уделал и бюст Государя порушил?
— Нигилист Лёв Посудкин из террористической фракции «Народной Воли» задумал убить в Париже меня и великого князя Николая Николаевича-младшего. Того вся охрана охраняет, а я один на один со злодеем. Да еще взялась помочь ему эта курва Фанни Березовская.
— Курва? — заинтересованно переспросил Нижебрюхов. — Я ее знаю? Ты где ее подцепил?
— Вы ее не знаете, — сумрачно ответил Артемий Иванович. — Это моя бывшая невеста.
— Ой, невеста! — махнул рукой купец. — Дарья твоя невеста.
— Они узнали про то, что я правительственный агент, — пропустил мимо ушей реплику про Дарью Артемий Иванович, — и уже пытались убить меня в Женеве. Эти нигилисты скоры на расправу с теми, кого считают изменником. Взять того же Вурста, Кнауса и Припасова. Но я-то не изменник! Я лазутчик во вражеском стане! За что меня убивать?
— Допустим, тот нигилист действительно собрался тебя убить за измену. А курва-то причем? Небось, женится пообещал, а потом отказался?
— Ничего я не отказывался, — буркнул Артемий Иванович. — Она сама за Посудкина вышла.
— Так она ведь небось иудейка? И деньги получает от родителей?
— Она на них в Женеве на медицинском училась.
— Значит, вместе с Дарьюшкой? Вот я у нее про эту курву поспрошаю. А тебе я скажу, дорогой и почти уже покойный племянничек, крепко ты влип. Чтобы иудейка от веры своей отказалась и за гоя замуж вышла ради того, чтобы тебя в гроб вогнать — так она вгонит, я эту публику знаю. Сейчас тебе принесут штаны — и давай-ка ты съезжай от меня.
— Но куда?
— Снимем тебе квартиру.
— Да они, может, уже за гостиницей нашей следят. Мне бы до завтра дожить, там я в посольстве укроюсь, и оттуда меня пушкой не выбьешь.
