— Может, в какой-нибудь другой гостинице?
— Бесполезно, — сказал Артемий Иванович и пригорюнился.
— Я, кажется, знаю, как нам продержаться до утра, — хлопнул его по плечу Нижебрюхов. — Пока здесь посидишь, а к восьми поедем в Фоли-Берже. Их туда точно не пустят.
— А вдруг они туда пролезут?
— Да билеты за месяц на новогоднюю ночь раскуплены!
— Все равно не могу. В Фоли-Берже не могу.
— Так?! Ты и там натворил чего? А где можешь?
— В Новом цирке могу. Мне туда Петр Иванович, начальник мой, билет дал.
— Тю! — присвистнул Нижебрюхов, разглядывая билет. — За два франка на галерею! Купим ложу. Две. В одной ты с Дарьей будешь, в другой я с охраной помещусь. Да не корчи ты рожу, подумаешь, вечер с Дарьей посидишь. Да она одна тебя от любого злодейства обережет! Ну и я еще с охраной рядом буду.
К зданию Нового цирка на рю Сент-Оноре Артемий Иванович с Нижебрюховым подъехали около восьми. Во что обошлось Нижебрюхову перешить под Артемия Ивановича сюртук и штаны, тот не знал, но сумма должна была выйти изрядная — мсье Ренар вызвал из дома трех швей, отдыхавших после страшной предрождественской каторги в мастерской, и за три часа они превратили Гурина в волшебного принца.
— Смотри, племянничек, пробьет полночь — не превратись в овощ, — сказал Нижебрюхов, отсчитывая деньги.
Явившийся брить купца цирюльник заодно побрил и подстриг Артемия Ивановича и помазал ему волосы макассаровым маслом. Затем Нижебрюхов отправил лакея купить за тридцать франков Артемию Ивановичу револьвер, и вскоре Гурину был вручен блестящий новенький «галан» со складным курком и черной эбеновой рукояткой, и коробка с патронами. Теперь этот револьвер больно впивался ему в бок, лежа в кармане сюртука.
В фойе их ждала Дарья. На ней был высокий капор из велюра, похожий цветом и формой на перевернутую книзу дулом бронзовую мортиру, вместо цапф которой затейливыми кренделями торчали бронзовые перья. Все это сложное сооружение было подвязано под тяжелым подбородком черной шелковой лентой. Она величественно подала Артемию Ивановичу для поцелуя руку, обтянутую мужской лайковой перчаткой.
— А где же охрана? — спросил Артемий Иванович у Нижебрюхова, настороженно оглядываясь.
— А вон стоят. — Нижебрюхов снял цилиндр и, сложив его, сунул подмышку. — Видишь, пять дам справа сидят на диване?
— Тьфу, — сплюнул Артемий Иванович. — Меня натурально убить хотят, а вы все шутите!
— Ни в коем разе, дорогой племянничек. Они твоей курве, ежели что, все глаза выцарапают. Кстати, Дарьюшка, Артемон сказал, что ты с его злодейской убийцей в Женеве училась вместе.
— Это с какой убийцей?
— Артемон напаскудил чего-то в Женеве, так его убивать собрались. Жидовочка какая-то.
— А я вам говорила, Артемий Иванович, что эта рыжая вас до добра не доведет, — сказала Дарья. — Я эту Березовскую как раз сегодня днем в двух шагах отсюда видала.
— Это как это?! — вздернулся Артемий Иванович, который все еще надеялся, что Фанни с Посудкиным до Парижа не добрались.
— Да я собралась воротник и обшлага на манто покрасить — нынче светлые меха не в моде, — привезла их сюда к «Клайну и Траншану», а они уже не работают. Зашла к «Бужено-Лоллей» прицениться к новым, но очень дорого. А тут смотрю — Фанни с приказчиком разговаривает.
— И что же она тебе сказала? — спросил Нижебрюхов.
— Она меня не заметила.
— А она одна была? — хрипло спросил Артемий Иванович.
— В магазине одна. А на улице ее какой-то долговязый дожидался, афишу цирковую разглядывал.
— И что же, они купили билеты на это представление?
— А мне почем знать! Я домой поехала.
В гардеробной Артемий Иванович трижды ронял револьвер, перекладывая его из кармана в карман в надежде поудобней пристроить, и телохранительницы Нижебрюхова взрывались каждый раз хохотом, а потом все впятером помогали пристроить оружие. У них было отменное настроение, поскольку они знали, что шампанского впереди будет много, а работать и одной, скорее всего, не придется — они хорошо знали Нижебрюхова и его гостей по прежним визитам купца в Париж.
Ложи им достались почти напротив главного входа: одну занял Нижебрюхов с тремя телохранительницами, еще две поместились в соседней ложе с Гуриным с Дарьей. Артемий Иванович сел в углу у перегородки и прижался к стене так, чтобы на него падало как можно меньше света от розового плафона-тюльпана с жужжащей электрической лампочкой.
Лакей из буфета доставил в ложи шампанское, и представление началось. Первое отделение Артемий Иванович отчаянно трусил. И знаменитый шпрехшталмейстер мсье Леопольд Лояль, с неподражаемым изяществом дирижировавший происходящим и щелкавший бичом с ловкостью настоящего цыгана, и прекрасная наездница итальянка мадемуазель Эльвира Гуэрра, выделывавшая на своих лошадях такие кренделя, что ей позавидовали бы даже конвойные казаки второго срока службы, и гимнасты Анлон-Вольта, выступавшие в Париже последний раз перед отъездом в Лиссабон, и даже дюжий велосипедист Краудер, скакавший на своем велосипеде-пауке словно на необъезженном мустанге, — все они прошли мимо его внимания. Ближе к концу отделения шампанское сделало свое дело и Артемий Иванович перестал дергаться при каждом ударе бича на арене, но все равно жался в полутемном углу ложи и обшаривал глазами ряды кресел в поисках Фанни и Посудкина.
Зато Дарья была в восторге. Ей не понравился только клоун Тони Грайс, противный англичанин со свиньей, которая у Дарьи стойко ассоциировалась с трихинами. То ли дело мимист Футит в традиционном цветном балахоне и белом фетровом колпаке, уморительно танцевавший, стоя на лопате, отпускавший соленые остроты на злобу дня, скользивший по изображавшему лед квадрату белой клеенки, махавший руками, чтобы удержать равновесие, падавший и снова вскакивавший с криком «Уй-уй-уй! Заа-адница!» Повеселел даже Артемий Иванович и подался вперед, дыша шампанским духом в затылок Дарье.
Однако конец пантомимы потряс его. Футит подозвал к себе шпрехшталмейстера и предложил тому пари:
— Спорим, мсье Леопольд, что я удержу на голове яйцо?
— Никогда!
— Опа! — Футит поставил себе на лоб яйцо и проделал на своем «льду» несколько па.
— А три сможешь?
— Смогу, — ответил клоун. — Даже пять. Если вы дадите мне пять франков.
— По рукам.
Футит поместил между вихрами зеленого парика пять яиц и в полной тишине быстро накрыл их колпаком.
— Опа! — заорал он. — Пять франков.
Цирк взорвался аплодисментами.
— Вот тебе пять франков, мошенник! — воскликнул шпрехшталмейстер, громко щелкнул бичом и молниеносным движением треснул клоуна по голове.
Артемий Иванович оцепенел. Футит изменился в лице, медленно снял колпак и под ним среди зеленых волос стало видно месиво мозгов и костей. Клоун провел по волосам и с трагической гримасой взглянул себе на руку, по которой стекала яичная жижа. Взглядом, каким стоящий перед гильотиной осужденный смотрит на корзину с опилками, куда минуту спустя должна скатиться его голова, Футит взглянул в свой колпак и лицо его скорчилось в плаксивой гримасе. Показывая колпак публике, он наткнулся внезапно на полные животного ужаса глаза Артемия Ивановича и обратился именно к нему, демонстрируя желто-белую подкладку:
