— Смотрите, у той мадемуазель точно такое же платье, какое было у меня этим летом! — воскликнула Симона, показывая Артемию Ивановичу на одну из девиц, которые явились из-за занавеси и, пройдя вокруг бассейна, уселись прямо перед ними на барьере. — И шляпка такая же, и рюшечки, и вышивка! Мы с Жаннетой тоже так гуляли. Самое прелестное время в году. Не самое денежное, но очень веселое.
Вслед за девицами явились три хлыща в белых пиджаках, полосатых штанах и соломенных канотье. Поигрывая тросточками, они присели рядом с барышнями, заставив их кокетливо гримасничать, хихикать, ползать по барьеру и игриво бодаться друг с другом.
— Господи, так это же горизонталки! — громко сказал Артемий Иванович.
— Вот-вот, какую гадость показывают приличной публике в современных цирках! — отозвалась Дарья.
— Ну конечно, какой же вы наивный! — сказала Симона, плотоядно положив Гурину на плечо подбородок и жадно заглянув в глаза.
— Так Аполлон Петрович обманул меня! Вы никакие не телохранительницы и вы просто поедете с ним в номера после представления?
Мысль, что вместе с представлением закончится и он сам, опять ввергла Артемия Ивановича в уныние. Не смогла вернуть ему прежнее настроение ни громоподобная дробь барабанов, ни всплывшая из пучины огромная лягушка, распугавшая кокоток, с визгом бросившихся за кулисы. Лягушка влезла на барьер, и с зеленого трико, обтягивавшего толстые лягушачьи ляжки, потекла на клеенку вода. Ее неподвижные стеклянные глаза смотрели прямо на Артемия Ивановича — совсем как тогда, в том страшном сне, который приснился ему после первых попыток женевских товарищей получить дивиденды от лягушачьего предприятия. Во сне лягушка была еще страшнее, она была настоящей, хотя и не такой жирной, она села ему на грудь и душила его своими перепончатыми лапами, точь-в-точь как у этой, только не из клеенки на проволоке, а самыми настоящими, липкими и холодными. Тогда он умолял лягушку оставить ему жизнь и обещал вернуть не только дивиденды, но и сам капитал, но лягуха была непреклонна, и соглашалась простить его только в обмен на поцелуй. Хорошо хоть в губы. А что ему оставалось делать? Она не обратилась в принцессу, вместо этого она обратилась в Фанни Березовскую, которая пообещала страшно отомстить ему за то, что в образе лягушки он ее поцеловал, а в натуральном образе — не пожелал.
— Вот это лягуха! Вот так жопа! — крикнул Нижебрюхов, вставая с кресла.
— Верно! — отозвался нижегородским басом с другой стороны цирка компатриот с бородой веером.
— Хочу! — закричал Нижебрюхов, признав в соотечественнике конкурента. — Отступного не возьму! На!
И он швырнул лягухе пачку денег. Казначейские билеты рассыпались, и ворохом осенних листьев закружились в воздухе. Симона впилась Артемию Ивановичу ногтями в руку, а ее длинноносая товарка заскребла судорожно пальцами по бархату ложи.
— Вот бросят в меня бомбу, и вас тоже разнесет! — Артемий Иванович с ненавистью разжал пальцы Симоны и освободил свой рукав. — Там вам наши денюжки уже не понадобятся.
На широкий жест Нижебрюхова публика разразилась криками «Vive la Russe!» Лягушка собрала денежные билеты, дав Аполлону Петровичу тем самым надежду на свидание после представления, и скрылась за кулисами. С противоположной стороны бассейна на эстраде появился шпрехшталмейстер в одеянии мэра и его помощник, которые прошли на островок Камамбер, чтобы горизонтально закрепить там поданное им длинное бревно. Бревно нависало над водой, словно корабельный бушприт, помощник мэра прошелся по нему в сторону Нижебрюхова и, поклонившись тому, воткнул в конец бревна разноцветный флажок. Когда он вернулся на остров, произошла заминка. Он долго шептался со мэром, потом сбегал по мосткам за кулисы и вернулся с русским флажком. Оркестр грянул первые такты «Боже, царя храни», и все в зале встали, встретив аплодисментами и криками «Да здравствует Россия!» замену невнятного флажка русским триколором. Нижебрюхов просто неистовствовал у себя в ложе.
Шпрехшталмейстер призвал всех к тишине и сказал:
— Когда в начале декабря в церкви Мадлен отпевали генерала Питтье, наш военный губернатор генерал Соссье в своей речи сказал, что покойный принял первый боевой огонь во время осады Севастополя, в той рыцарской войне, когда осаждаемые до такой степени не уступали осаждавшим в энергии, несокрушимой храбрости, величии души, что с обоих сторон, можно сказать, были только победители и не было побежденных. Наш сегодняшний гость, коммерции советник Нижебрюхофф из Петербурга, послал в ответ от имени русского народа серебряную чашу художественной работы, написав, что взаимные симпатии народов слагаются историей, что они не создаются и не разрушаются по произволу. Именно такие узы связывают два доблестные народа, два великих по своим судьбам государства: Францию и Россию. На что генерал Соссье верно и метко указал в своем ответе, сказав, что торжественное воздаяние им доблести и рыцарской чести великого народа было искренним выражением чувств, коих исполнены французские сердца, вот почему оно и отозвалось в русских сердцах.
Купол цирка чуть не обрушился от аплодисментов и рева публики. Из рядов в ложу Нижебрюхова полетели цветы, купец встал, и набрав в грудь воздуха, произнес краткую прочувстванную речь, оставшуюся без перевода — это было единственным пробелом в режиссуре всего спектакля:
— Возможно, уже близок час, когда коварный германец, портящий своим курсом наши биржевые колебания, полезет к вам, чтобы свернуть галльскому петуху его жилистую шею. Но не робей, мы поможем, как это не раз уже было! Ибо война бессильна нарушить внутреннюю связь симпатизирующих друг другу наций. Уф! Ура!!! Привет генерала на похоронах радостно встречен был всем русским обществом, как в военном и гражданском мире, так и в земледельческой и коммерческой среде, к каковой я и сам принадлежа… принадлежу. Принадлежа к сей последней среде русского общества, хочу сказать вам, что на Руси спокон века существует народный обычай в ознаменование дружеских отношений жрать с одной ложки и срать в один горшок.
— Аполлон Петрович! — попытался вмешаться Артемий Иванович, но Нижебрюхов не желал слушать племянника.
— Этот-то горшок я и послал генералу в напоминание о том добром, честном впечатлении, какое его правдивые, великодушно мужественные слова на похоронах произвели в Петербурге и во всей России.
Нижебрюхов осушил бокал с шампанским и сел, наслаждаясь произведенным эффектом. Компатриот с бородой веером выскочил из своей ложи и помчался в ложу Нижебрюхова целоваться.
Пока Аполлон Петрович говорил, на эстраду успел выйти духовой оркестр, бодро заигравший «Камаринскую». Перед оркестрантами на вынесенных креслах уселся мэр-шпрехшталмейстер и дама, изображавшая его жену.
— Ой! — воскликнула Дарья. — Смотрите, Артемий Иванович, лягушка в мэрши пролезла! Вот как люди пристраиваются!
— Да что ты в самом деле! — раздался голос Нижебрюхова, до которого добрался экзальтированный соотечественник. — Обслюнявил, словно баранку! Вон смотри лучше, куда наша лягуха залезла! Ядреная баба!
