— Леди и джентльмены, — сказала Молли. — Нас становится за столом все меньше, и погода не собирается улучшаться. Завтра, возможно, только единицы выйдут к завтраку. Так давайте же повеселимся сегодня, пока мы еще можем. Устроим концерт.
За холостяцким столом раздались аплодисменты, капитан Парселл одобрительно кивнул, и мисс Дуайер гордо прошествовала к пианино.
— Прежде чем начать концерт, — со своего места встал Крапперс, — нам следует хотя бы в общих чертах определиться с программой и узнать, кто из пассажиров какую лепту может внести в общее веселье. Я, например, могу прочитать лекцию о своих скитаниях во Франции во время франко-прусской войны и душераздирающих сценах, очевидцем которых мне пришлось быть.
— Оставьте при себе свои дурацкие рассказы и глупые анекдоты, мистер Крапперс, — грубо оборвала его американка. — Лейтенант Беллинджер, не возьмете ли вы на себя роль распорядителя и не узнаете ли у пассажиров, кто что умеет и желает показать?
— Я покажу комические тени на стене с помощью пальцев, — объявил лейтенант Ноппс.
— Ты что, мы же не у мадам Ирздон! — наклонился к нему Беллинджер.
— Да я разное могу! Собаку, например, или зайца.
— Леди и джентльмены, лейтенант Ноппс покажет комические тени, — объявил Беллинджер. — А по окончании особая часть будет продолжена в курительной.
— Мистер Стиринг споет оду бухгалтерии собственного сочинения и подведет годовой баланс в стихах, — возвестил он, перейдя к капитанскому столу. — Мистер Ашуэлл исполнит куплеты полковника Калверли из комической оперы «Пейшенс». А мисс Алиса Мур споет ирландскую песню про Св. Патрика и гадюку.
— У меня был знакомый джентльмен, — сказал Фаберовскому Мактарк, — который угробил состояние, доставшееся ему по наследству, чтобы завести в Ирландию гадюк. Но у него ничего не вышло.
— Не тот ли это джентльмен, который любил путешествовать зимой?
— Он самый, — расцвел шотландец.
— Мистер Крапперс, как я понимаю, вы выступите с лекцией? — продолжал свой обход лейтенант Беллинджер. — Вам нужно музыкальное сопровождение?
— Я не буду ничего читать.
— Жаль, я бы с удовольствием послушал ваши рассказы и анекдоты. А вы, мистер Мактарк?
— Я бы мог сыграть вам песню собственного сочинения. Она называется «Пожар в нитроглицериновом цеху», но я не взял свою волынку и вынужден воздержаться.
— Может, а капелла?
— Идите к черту!
— А вы, мистер Фаберовский?
— А я мог бы изобразить веселого лудильщика, околачивающегося у чужого забора, но у меня это никогда хорошо не получалось. Кэбмены всегда смеялись над моими потугами. Впрочем, как и лудильщики всегда смеялись, когда я изображал кэбменов. Я бы подпел мисс Мур, хотя у меня нет голоса и я не знаю слов, но если честно, лейтенант, в моем нынешнем состоянии я могу изобразить только чревовещателя, который старается удерживать слова и все остальное внутри себя.
Еще несколько человек выразили готовность продекламировать комические рассказы, и концерт был объявлен открытым. Сперва произошла некоторая заминка, поскольку никто не решался начать первым, но в конце концов по старшинству это право было предоставлено Ашуэллу, а аккомпанировать взялись миссис Стиринг и мисс Кери, которым Молли Дуайер пришлось уступить место за пианино.
— Прошу не судить меня строго, джентльмены, — сказал банкир. — Я скромный американец, а не Ричард Темпл и не Уолтер Браун.
И он итальянским речитативом стал исполнять песенку из салливановской «Пейшенс»
[1], в которой полковник Калверли перечислял достоинства, необходимые настоящему драгуну: богатство царя и семейную гордость арагонских грандов, силу проклятия Мефистофеля и безрассудность рубаки лорда Уотерфорда, чванливость Родерика Чизхольма, выведшего свой клан против англичан, и проницательность Паддингтонского Поллаки — этот куплет Ашуэлл выбрал специально ради Фаберовского, — грацию одалиски, возлежащей на диване, стартегический гений Цезаря или Ганнибала, опыт сэра Гарнета в побивании канибалов, остроту Гамлета, щепотку Скитальца, чуть-чуть от байроновского Манфреда, от берлингтонского бидля, от ричардсоновского шоу, от мистера Микобера и от мадам Тюссо.
— Да-да-да-да-да-да-да! — невзыскательная публика подхватила веселый припев, а после наградила Ашуэлла бурными аплодисментами.
За банкиром к пианино вышла Алиса Мур, и Фаберовский, сдерживая тошноту, последовал за ней. Пела Алиса очень хорошо, но недолго. Оборвав песню на полуслове и с трудом улыбнувшись поляку, она быстро удалилась в каюту.
Теперь Молли Дуайер удалось, наконец, вытеснить миссис Стиринг и мисс Кери, и она уселась за клавиатуру сама. Набрав в грудь воздуха, она торжествующе взглянула на Фаберовского, севшего на чье-то чужое кресло за столом близ пианино, и ударила по клавишам.
У моего ковбоя
Есть маленькая штучка.
Вот беда, вот беда –
Маленькая штучка.
Дам бросило в краску, и даже мужчинам стало как-то неудобно. Казалась, что довольная собой донельзя американка просто не понимает, о чем она поет. Но уже после первого куплета Молли Дуайер взвизгнула неестественно, и ко всеобщему облегчению тоже ретировалась из обеденного зала.
— Пожалуй, побегу за ней, — сказал Фаберовскому Мактарк. — Как бы они там снова не сцепились.
И он ушел, а поляк выбрался из кресла и спросил у Ашуэлла, всегда ли тот участвует в подобных концертах.
— Всякий раз, когда пересекаю Атлантику.
— И досиживаете до конца?
— Непременно. Обычно я один и досиживаю.
— На месте пароходной компании я бы наградил вас знаком «Почетный уайтстарец». А вот я, пожалуй, пойду на палубу.
— Только не повторите подвиг Барбура.
Фаберовский вышел к парадной лестнице и поднялся наверх. Сделав несколько неуверенных шагов по качающейся прогулочной палубе, он вцепился в гудевший от ветра стальной трос леера. Дождь прекратился, но ледяной ветер пробирал сквозь сюртук до самых костей, обдавая солеными брызгами. Зато тошнота слегка отступила, и стало даже как-то легче дышать. Рев океана в темноте был ужасающим, но еще страшнее был вой ветра в снастях над головой. Поляк поднял голову и увидел круглую луну, которая, казалось, хаотически болтается в несущихся на восток с бешеной скоростью драных облаках, словно привязанный к верхушке мачты желтый светящийся шар. Глаза Фаберовского постепенно привыкли к темноте, и он стал различать гигантские волны, вздымавшиеся вокруг «Адриатика». Дрожа всем узким длинным телом, пароход задирал нос почти к самой луне, а потом проваливался в черную бездну, содрогаясь от удара о волны. Затем он вновь вздымал из океана к небу нос, и вспененная вода перекатывала по горбатой штормовой палубе, с шумом прокатываясь по променадам до самой кормы.
