— Ну, как вам нравится ночное море? — на прогулочной палубе показался капитан Парселл, которому наскучило сидеть в душном салоне. — Летом оно еще и светится. Правда, летом и пассажиры весь день торчат на палубе или дремлют в шезлонгах, а не забиваются в каюты.
— Никак не ожидал, что в снастях так воет ветер, — ответил Фаберовский.
— У меня была однажды пассажирка, которая всерьез утверждала, что видит, как дребезжат от ветра кольца Сатурна, и слышит скрежет небесных сфер. Хотите чаю? А то я утомился сидеть в салоне. Лейтенант Ноппс так нагрузился и стал показывать тенями такие штуки, что мне пришлось затушить свечку.
Фаберовский не стал отказываться, и капитан впустил его к себе в каюту, что находилась сразу за рулевой рубкой. В просторной комнате, служившей по совместительству штурманской, стояли два кожаных дивана и огромный стол с картой, расстеленной на нем и прижатой латунными грузиками. Парселл вызвал своего стюарда и велел принести чаю себе и гостю.
— Судя по фамилии, вы, мистер Фаберовский, русский? — спросил он, когда был принесен чай. — В молодости я часто бывал в России, в Архангельске. А в Крымскую войну доставлял провиант и амуницию для нашей армии в Севастополе. У меня даже фотография есть.
Он показал поляку на пожелтевшую фотографию на стене, на которой с трудом можно было разглядеть молодого, похожего на татарина Парселла у беленой стены какого-то домишки, и мачты кораблей вдали в дымке Балаклавской бухты.
— А рядом висит хронометр, который мне преподнесли судовладельцы за спасение их судна вместе с грузом золота. Это было, когда меня поймали в Марселе при объявлении Французской республики.
— Говорят, что лет шесть назад на борту нашего «Адриатика» пытались провезти в Англию динамит? — спросил Фаберовский, останавливаясь напротив хронометра.
— Это была утка, пущенная несколькими американскими утренними газетами, — отмахнулся Парселл. — Мне рассказывал об этом капитан Дженнингс, который тогда командовал «Адриатиком». Он просто разрешил в Нью-Йорке двум таможенным детективам провести осмотр трюма на предмет контрабанды, а уж газеты раструбили об этом Бог весть что. Не представляю, как вообще протащить динамит через английскую таможню. Разве что нажраться сдинамитом.
Осмотр всех фотографий, которыми была увешана каюта капитана, занял почти полчаса. Когда чай был выпит, а фотографии почтительно изучены, Парселл сказал, что пора вернуться к пассажирам, и они покинули каюту. Капитан проследовал вниз прямо в зал, а Фаберовский заглянул в гостиную. Здесь было пусто, только в дальнем углу на диване, положив ноги на стол, сидел Ашуэлл и что-то увлеченно рассказывал доктору Мэю. Увидев поляка, он призывно помахал ему рукой, приглашая составить им с доктором компанию.
— Что интересного было на концерте, пока я отсутствовал? — спросил Фаберовский.
— Годовой баланс в стихах так и не был до конца подведен, — сказал Ашуэлл. — Мистеру Стирингу стало дурно, и мне пришлось отвести его в каюту. А как обстоят дела на палубе?
— Видал морского змея.
— В самом деле!? — изумился доктор Мэй.
— Вылез с траурной ленточкой в зубах и спрашивает: «Скоро там Крапперс-то выйдет? У меня к нему наиважнейшее дело».
— Мистер Крапперс очень обиделся, когда мистер Ашуэлл предложил ему поехать на открывшиеся этим летом в Трансваале золотые россыпи по реке Комати и пообещал дать ему несколько полезных советов, — сказал доктор. — Он не стал больше ни с кем разговаривать и ушел.
— Так и не захотел слушать мои советы, — хмыкнул банкир. — А мог бы тоже стать миллионером. Я как раз рассказываю доктору Мэю, как были открыты алмазные копи в Кимберли. Мы с братцем Томасом тогда искали алмазы недалеко от Колесбергского холма, когда прошел слух, что повар «Партии красноколпачников», этих балбесов с сынком колесбергского магистрата Ростоуна во главе, нашел на ферме братьев Де-Бирс здоровый алмаз чуть не с грецкий орех. Я слышал много историй о том, чего этого повара понесло ночью из ростоунского лагеря на холм — и все они чушь. В действительности при них состояло несколько бурских девиц, и с одной из них он решил уединится там в кустах, повздорив с остальными. Эта девица так скребла ногами, что нарыла большой алмаз, в котором было восемьдесят карат. Ростоун пытался это дело скрыть от остальных старателей в окрестностях, но разве девицы могут держать язык за зубами! Мы с братом на волах рванули туда и успели сделать заявки на самые лакомые участки.
— А я вот вроде и преуспел там на копях, так мой несчастный брат Томас серьезно заболел, и мне пришлось срочно вывозить его в Америку. У меня осталось в Кимберли много опционов, мне нужно было всего шесть миллионов долларов, чтобы выкупить их, и я обратился к своему дальнему родственнику, бывшему нью-йоркскому губернатору Моргану. Но тот струсил, и я утратил свои права. Хорошо хоть, я кое-что сумел продать Родсу за миллион. Не струсь тогда Морган — я стоил бы сейчас миллионов двадцать пять — тридцать.
— А я вот уже три года жалею, что не купил в Квебеке у доктора Рэтклифа практику за пятьсот фунтов, — грустно сказал доктор Мэй, подавленный всеми этими миллионами и каратами. — Она приносила бы мне сейчас восемьсот фунтов в год.
Рассказать дальше про практику в Квебеке доктор не успел, потому что за ним явилась стюардесса от его жены и сказала, что миссис Мэй худо.
— Должен признаться, мистер Фаберовский, — сказал банкир, когда доктор удалился, — что со вчерашнего вечера я пытался отгадать, за кем же вы тут на пароходе следите. Сперва я терялся в догадках, поскольку никто из общества за капитанским столом не стоит тех денег, которые надо платить вам за то, чтобы вы за ними следили. За столом эконома тоже не было подходящих кандидатов, так как вы ни разу не посмотрели туда. А сегодня после Куинстауна я остановил свой выбор на двух кандидатурах: на мисс Молли Дуайер и на мисс Алисе Мур. Сейчас я как-то больше склоняюсь к второй, потому что вы наблюдаете за ней значительно пристальней: за все время обеда и ужина вы почти не разу не спустили с нее глаз. Даже когда вы вроде бы смотрели себе в тарелку, вы краем глаза косились на нее. Да и с ее дядей у вас явно какие-то отношения: я интересовался у старшего стюарда, и он подтвердил, что это мистер Мактарк настоял на том, чтобы вас посадили на место рядом с креслом, которое в Куинстауне должна была занять его племянница.
— Ваши выводы логичны, но неправильны, мистер Ашуэлл. Здесь на пароходе я совершенно свободен от каких-либо профессиональных обязанностей, потому что дела меня ожидают только в Нью-Йорке.
— Тогда все понятно. Кстати, мне кажется, что мисс Дуайер решила застолбить ваш участок.
— Да, она уже поведала мне, когда я провожал ее в каюту переодеваться, что она круглая сирота, а отец ее был известным скотопромышленником.
— Это Дуайер-то скотопромышленник? Он просто скот, а никакой не промышленник. Оба ее родителя прекрасно себе поживают. Мамаша держит салун на Пятой авеню, а папаша уже третий раз безуспешно пытается пролезть в Тамани-Холл и якшается с бешеной собакой Донованом О'Россой. А оба его сына в банде этих ублюдков Дрисколла и Лайонса. Только в Тамани-холле прохиндеи почище Дуайера, его все равно туда не пустят. Впрочем, какие-то деньги у них водятся.
