— Мы хотели дождаться на Елисейских полях утреннего выезда великого князя, — перебил ее Посудкин, — пристроиться следовать за ним, а потом при удобном случае я бы пальнул в князя через окно, после чего мы бы удрали.
— Удрали бы, конечно! В Париже в полиции не дураки служат, это вам не Женева. Уж убивца в красной рубахе и бабу в мужских портах они бы быстро словили.
— Красную рубаху Шульц придумал специально. Очевидцы запомнят только ее и мою бороду. Полиция решит, что борода накладная, а рубаху мы должны были сразу же переодеть, и Фанни должна была в свое платье переодеться. И скорее на вокзал обратно в Женеву.
— Так значит, лошадьми Фанни должна была править?
— Да, — подтвердил Посудкин.
— А ты когда-нибудь лошадьми правила, Фанечка?
— Нет, но это же легко. У них две вожжи. За какую потянешь, они туда и поворачивают.
— Да ты вот хоть Льва за рукав потяни, и то неизвестно, куда он повернет. Может вовсе стоять останется. А тут лошади! А вот к примеру, как ты ее остановишь или с места стронешь?
— Известно как. «Но!» — это пошла, а «Тпру!» — это стой, — вступился за жену Посудкин.
— Дурак ты, Лёв! Где ты в Париже русскую лошадь найдешь, чтобы она твои «тпру» да «но» понимала?
— А ты сам-то знаешь?!
— Я-то знаю. «Алле» надо кричать. В общем, я понял. Фанечка на козлах в мужском платье курям на смех и всем на обозрение, ты в карете прячешься… Смело!
— Ну вот что я вам скажу, — разозлился Посудкин и треснул ладонью по столу. — Никакой Женевы не будет. Ишь, обрадовались. Одни чужую жену лапают бесстыдно, а другие этому только и рады. Мы слово давали и обещание, что великого князя казним. Чтоб неповадно было царским прихвостням на нашу типографию покушаться. И мы это сделаем. А если мы погибнем, то мы станем живым укором Куолупайканену и Люксембургу, отказавшимся ехать с нами.
— Ты хотел сказать «дохлым укором», раз мы погибнем, — сказал Артемий Иванович примирительным тоном. — И вообще, Посудкин, такие дела с разбегу не решаются. Их надо обмозговать, обсудить. Это вы, может, перед Шульцем или перед Куолупайкиненым ответственны, а я ответственен совсем перед другими, парижскими, товарищами.
Артемий Иванович встал.
— Ты куда? — испуганно спросила Фанни, схватив Артемия Ивановича за руку. — Мне все время кажется, что ты опять куда-нибудь исчезнешь.
— Но Фанни, там я уж точно не утону, — успокоил Артемий Иванович Березовскую, отцепив ее от своей руки. — Черт, пока я с вами тут болтал, там уже заняли. Ладно, подожду, — и Артемий Иванович тоже направился к двери туалета.
Перед отхожим местом был небольшой закуток между двумя дверьми, где его и дожидался Продеус.
— Что же делать, Продеус? — зашептал Артемий Иванович. — Мне нужно срочно посоветоваться с Рачковским! Я должен ехать к нему прямо сейчас!
— А как ты им потом объяснишь? Что все-таки утоп, хотя и обещал этого не делать? Не надо советоваться. Соглашайся, и вези их прямо на планку, им все равно пристанище нужно.
— Да ты что, ополоумел?! На конспиративную квартиру! Меня же Петр Иванович за это убьет!
— Брось, Гурин! Да он тебя расцелует в сахарные уста! И лягушонка тебе потом подарит малахитового с золотым пупом. А мы всей заграничной агентурой на тебя молиться будем. Образ какому-нибудь именитому богомазу закажем. Ты им, главное, вели до покушения из дома носу не казати! Я сейчас пошлю Риана к Рачковскому, а сам предупрежу остальных, чтобы к тебе на Араго не совались.
Успокоенный Артемий Иванович вернулся к столику и сказал, не садясь:
— Я подумал, что ты прав, Посудкин, мы должны это сделать, и должны сделать втроем. Вы станете гордостью всей женевской эмиграции, и мы всколыхнем революционное болото для новых подвигов!
— Да я пошутил, Гурин!
— Такими вещами не шутят, Лёв! — Артемий Иванович постучал Посудкина костяшками пальцев по лбу. — Думай своей мозгой, прежде чем говорить.
— Ну, Фанни, ну скажи ему: у нас же медовый месяц кончается! — заканючил Лёв.
— Хватит ныть! — оборвал его Гурин. — Ты что, струсил?!
— Это я-то струсил?!
— Нет?! Так расплачивайся за коньяк — и пошли. У меня есть конспиративная квартира, где вы до самого покушения будете в безопасности. Место тихое, квартира хорошая, из окон видна тюрьма Сантэ, в двух шагах Ботанический сад. Мне велено, чтобы вы никуда не выходили, а все нужное я сам буду вам приносить.
— А ты где жить будешь?
— С вами жить буду.
