В попытке выявить простой сюжет эта биография опирается на впервые осуществленное исследование «Экзегезы» во всей ее полноте. В сочетании с письмами, интервью и романами может быть сформировано предварительное целое. Фил никогда не записывал все это в одной хронологической последовательности, даже в «Валисе». И он редко рассказывал о каких-либо событиях без того, чтобы свернуть в сторону и перейти на другую тему. Но пойдем дальше.
В феврале 1974 года был опубликован роман «Пролейтесь, слезы…». По всеобщему мнению, это была его лучшая книга со времен «Человека в Высоком замке». Роман был номинирован на премии «Небьюла», «Хьюго» и завоевал в 1975 году Мемориальную премию Джона У. Кэмпбелла
[219]. Финансовое положение несколько улучшилось, поскольку продажи прав на переиздания в мягкой обложке таких книг, как «Высокий замок», стали приносить четырехзначные цифры. Семья проживала в приятной небольшой квартире. В Калифорнийском университете в Фуллертоне гордо размещались бумаги Фила в специальных коллекциях; время от времени его даже приглашали читать лекции. Но Фил общался немного. Каким-то образом Тесса и его друзья не сошлись, а Фил в браке всегда был менее общителен.
Неплохая жизнь, в общем-то, но в глубине души Фила оставались глупые страхи. Позже он напишет в «Экзегезе»: «Хотя я не могу этого доказать, я полагаю, что был запрограммирован умереть в марте 1974 года […]». Запрограммирован – кем или чем? Фил не был уверен, но неприятности с Налоговым управлением в этом тоже присутствовали. Он верил, что его «гражданское неповиновение» – присоединение к протесту Ramparts против налогов в годы войны во Вьетнаме – могло стоить ему пятнадцати лет тюрьмы. А время подачи апрельской налоговой декларации 1974 года приближалось. Фил был разорен и боялся, что Налоговое управление конфискует его активы.
Страхи распространялись и дальше. Он беспокоился, что каким-то образом привлек внимание правящих властей – американских, или советских, или и тех и других – к его трудам. Только что вышедший роман «Пролейтесь…» можно было бы прочитать как видение ГУЛАГа – так и тюрем, устроенных фашистской Америкой. И «Убик» заслужил нежеланную похвалу марксистских критиков в качестве блестящего разоблачения капитализма. Другие произведения прошлых лет также создавали возможности для ужасных интерпретаций.
Филу нужно было как можно быстрее выпутаться или, если угодно, хотя бы получить отсрочку. И «2–3–74» сделали свое дело, исполнили, как говорится, «то, что вы пожелаете». Иногда, как в этой записи 1978 года в «Экзегезе», Фил заходил так далеко, что называет это «тотальным психозом»:
Да, это была милость ко мне – я перешел грань психоза в 70-х, когда Нэнси сделала то, что она сделала со мной, – в 1973 году, или около того, я пытался вернуться к своему «эго», но оно было слишком хрупким, и к тому же я испытывал слишком много финансовых и прочих давлений; налет на мой дом и все ужасы 1971 года оставили свой след – особенно из-за дел с Налоговым управлением я вытерпел тотальный психоз в марта 1974 года, был захвачен одним или несколькими архетипами. Бедность, семейная ответственность (новый ребенок) тому причиной. И страх перед Налоговым управлением.
В феврале 1974 года его страх усилился. Он также пережил мучительную телесную боль: удаление ретинированного зуба мудрости. Во время операции на полости рта Фил получил пентотал натрия
[220]; потом боль осталась, хотя пентотал, казалось, должен был еще действовать. К дверям Фила доставили обезболивающее средство по рецепту:
В дверь позвонили, и я пошел открывать, а там стояла девушка с черными-черными волосами и большими глазами, очень красивыми и глубокими; я стоял, уставившись на нее, тоже пораженный, смущенный, думая, что я никогда не видел такой красивой девушки, и почему она стояла там? Она вручила мне пакет с лекарством [ «Дарвон»
[221] ], и я пытался придумать, что ей сказать, и тут заметил очаровательное золотое ожерелье вокруг ее шеи, и я спросил: «Что это такое? Оно действительно прекрасно», – просто понимаете, мне хотелось хоть что-нибудь сказать, чтобы удержать ее там. Девушка указала на главную фигуру в ожерелье, которая изображала рыбу. «Это знак, используемый ранними христианами», – сказала она и ушла.
Что именно произошло 20 февраля после того, как Фил глядел на золотую рыбку? Подсчеты Фила разрозненны, но длинная череда видений, кажется, началась в этот день, с внезапным инициированием того, что он воспринимал как прошлые жизни и как генетическую память. Фил почувствовал себя в первый раз, когда он был – не как личность, но как духовное существо – бессмертным:
Знак (золотой) рыбы заставляет вас вспомнить. Вспомнить – что? Это нечто гностическое. Твое божественное происхождение; это связано с ДНК, потому что память находится в ДНК (филогенетическая память). Очень древние воспоминания, предшествующие этой жизни, запускаются. […] Вы вспоминаете; это ваша реальная природа. То есть истоки (от звезд). Die Zeit is da! [Время настало!] Гнозис гностиков: ты здесь, в этом мире, в брошенном состоянии, но ты не принадлежишь этому миру.
Фил позаимствовал термин, впервые используемый Платоном, – «анамнесис», для описания опыта припоминания вечных истин, Мира Идей, внутри нас самих. Но что могло объяснить внезапный анамнесис? Возможно, это было «сочетание пентотала и знака золотой рыбы – последний, возможно, подействовал гипнотически на меня: сочетание металла и солнечного света». Затем также он регулярно принимал прописанные дозы лития
[222].
Фил никогда не останавливался на физической причине. Гораздо важнее «древние» или «филогенетические» воспоминания. Они всегда открывали римский мир, около первого века н. э. (период Книги Деяний и пик активности гностиков), как сосуществующий с нашим собственным современным миром. Как будто линейное время было иллюзией и истинное время было многослойным: одновременные реальности накладывались одна на другую – взаимопроникновение, видимое открытому разуму. Восприятие Филом вновь выявленного римского мира было разнообразным. В этой записи 1978 года в «Экзегезе» он стал гностиком Симоном Волхвом
[223]:
