Я поворачиваюсь к нему.
– Спасибо. Я все это знаю, правда. Я просто не могу расслабиться.
– Ложись, – велит он, и я повинуюсь, перебираясь на противоположную сторону кровати, чтобы оставить для него место. Он пододвигается ко мне, чтобы лечь рядом, но его взгляд цепляется за тумбочку, где лежат мои письма.
Каллиас хватает одно, и только я хочу отчитать его за дерзость, как понимаю, что он уже развернул его.
– «Моя дорогая Алессандра», – читает вслух Каллиас. – «Надеюсь, вы простите мою смелость, но до меня дошли слухи, что король не сопровождал вас во время спектакля в поместье Христакосов».
Я прыгаю вперед, пытаясь вырвать письмо из его рук, но Каллиас тут же уворачивается, перемещая его вне моей досягаемости, и продолжает читать.
– «На самом деле, по слухам, вы провели вечер с другом детства. Это позволило мне надеяться, что, возможно, вы расстались с Его Величеством. Вы, конечно, знаете о моих деловых поездках. Они слишком долго удерживали меня вдали, но я думаю о вас каждый день. Я скучаю по нашим разговорам, вашей улыбке, тому, как вы отворачиваетесь от меня, когда смущены моей щедростью». Кто, черт возьми, это сочинил? – Глаза Каллиаса опускаются вниз, чтобы найти подпись. Затем он хохочет. – Оррин написал тебе любовное письмо!
Встаю, пытаясь отобрать чертово послание, но Каллиас снова не дает мне этого сделать.
– «Когда я смотрю в ночное небо, то не замечаю его красоты. Все, о чем я могу думать, это вы. Ваши соболиные волосы, и как я мечтаю расчесывать их пальцами. Ваши губы, спелые, точно вишни – как я жажду их отведать. Ваши пальцы порхают, точно бабочки, а свет глаз способен затмить звезды».
– Черт бы тебя побрал, Каллиас! – Я бросаюсь на него, и на этот раз вместо того, чтобы увернуться, он превращается в тени.
Письмо так же превращается в иную субстанцию, так что я не смогу отобрать его до тех пор, пока Каллиас этого не пожелает.
– Так нечестно, – говорю я.
Каллиас вытирает с глаз слезы.
– Как ты могла скрывать от меня это сокровище? «Ваш голос мог бы заставить мир прекратить вращаться, растения – перестать расти, ветер – перестать дуть, насекомых – перестать стрекотать». – Король разражается приступом смеха. – Насекомые. В любовном письме! – Каллиас обеими руками держится за живот и при этом роняет письмо. Оно мгновенно затвердевает, и я на лету подхватываю злополучную записку.
Разрываю чертово послание и швыряю клочья прочь.
– Не все мужчины умеют обращаться с пером, – говорю я сквозь стиснутые зубы.
Каллиас поворачивается к моей стопке писем.
– Скажи мне, что это не первое его письмо. О, пожалуйста, скажи, что есть еще!
– Нет, – заверяю я.
– Жаль. Я так не смеялся уже… кажется, год. Алессандра, ты покраснела!
– Нет. Если у меня и горит лицо, то от злости на тебя.
– Что я высмеял Оррина?
– Что ты высмеял меня. Что решил, будто это забавно – кто-то решил признаться мне в любви, надо же!
Он что, никогда не увидит во мне любовный интерес?
Веселье мгновенно исчезает с его лица, сменяясь полной серьезностью.
– Алессандра, я не дразню тебя. Меня просто забавляет слог Оррина. Ты заслуживаешь внимания всех поэтов, но это, – он указывает на клочки бумаги, – не достойно тебя.
– Полагаю, ты мог бы написать лучше? – с вызовом спрашиваю я, немного успокоившись.
– Конечно. – Он печально смотрит на обрывки. – Вот зачем ты решила уничтожить письмо? Я мог бы повесить его в рамку и иной раз перечитывать, чтобы поднять себе настроение.
– Заткнись. – Я возвращаюсь в кровать и ложусь, уставившись в потолок. Не желаю улыбаться.
Но веселье Каллиаса очень заразительно. Я не готова это признать, но мне очень нравится его улыбка.
Что-то крупное забирается ко мне на кровать, но так как оно практически наваливается на меня, я знаю, что это не Каллиас.
– Ну, привет, – говорю я Демодоку.
Каллиас щелкает пальцами и указывает на изножье. С недовольным видом пес поднимается и ложится у моих ног.
Каллиас устраивается рядом со мной. Переплетает пальцы на груди и смотрит на навес.
– Я давно этого не делал.
– Не лежал рядом с женщиной?
– Не забирался в постель матери.
Между нами несколько футов, но мне удается сжать его руку в перчатке. Он ее не отнимает.
– Ты не должен оставаться со мной. Я могу… – начинаю я.
– Тише. Спи.
Я невольно улыбаюсь и стараюсь последовать его совету.
Прошло уже много времени с тех пор, как в моей постели был мужчина. Сон – это последнее, о чем я думаю. Даже если все остальное невозможно.
А потом вспоминаю, что случилось в саду. После нападения.
Каллиас меня коснулся. Проверял, не ранена ли я, но потом все изменилось. Его прикосновение изменилось. Его глаза изменились. Его дыхание изменилось.
Вряд ли можно расценивать это как подвижку в отношениях. Мы едва не умерли. Вероятно, испытание вскружило королю голову. И сделало его… страстным.
Как далеко бы он зашел, если бы не появились охранники?
– Убийца выжил? – спрашиваю я.
– Нет. После твоей и моей раны у него не было шансов.
– Значит, ты ничего не смог у него выяснить?
– Ничего, кроме того, что мы уже обсуждали насчет его одежды и акцента. Карманы были пусты. Ни записки от нанимателя, ни денег. Кто бы его ни послал, он был осторожен.
Я нежно сжимаю руку Каллиаса.
– Тогда что же делать?
Он закидывает свободную руку за голову.
– Я думал, что к этому времени уже получу все ответы. Мы снова и снова допрашивали всех о ночи, когда убили моих родителей. Но людей слишком много. Все были в ужасе, когда произошло нападение. Никто не может вспомнить, с кем был в безопасных комнатах, кроме непосредственных соседей. Половина моих дворян утверждают, что отсиживались в местах, где никто, похоже, их не видел. Ампелиос выяснял, кто мог отравить мои перчатки два месяца назад. Но ничего не нашел. И ужасно то, что я не могу знать наверняка, говорит он правду или нет. Может, он тоже участвует в заговоре как один из членов совета. И вот снова атака, которая должна была дать новые зацепки. Но убийца мертв. От тела ответы не получишь. Его акцент и одежда говорят о том, что кто-то при моем дворе убил моих родителей и теперь пытается убить меня. А это я и так знаю.
Я поглаживаю его большим пальцем, надеясь хоть как-то утешить.
– Знаешь, – говорит Каллиас чуть тише, – я бы не стал винить тебя, если бы ты ушла.
– Ушла?
