Мы возвращаемся к дороге, быстро двигаясь в сторону школы. Мимо начала тропы, мимо небольшой полянки, по которой, как маленькие надгробные камни, разбросана щебенка. Я усиленно жмурюсь, чувствуя слепоту в правом глазу.
Пот быстро остывает в осеннем воздухе, и, когда мы наконец добираемся до ворот — солнце к тому времени уже клонится к закату, — меня трясет от холода. Я совсем забыла этот вид — белый конек крыши над деревьями. На плоской площадке виднеются два темных силуэта — ружейная смена. Интересно, как с крыши выгляжу я.
У ворот лежит труп койота, вокруг окровавленной морды которого роятся мухи. Джулия и Карсон сидят, прислонившись к забору, и, завидев нас, поднимаются на ноги, обходя тушу.
— Не забудь, — шепчет Уэлч мне на ухо. — Улыбайся пошире. Наша задача — показать остальным, что все хорошо.
Легкие продолжают гореть после бега, а руки тяжелы от количества еды, которое мы выбросили в океан, но я выпрямляю спину и изо всех сил стараюсь это скрыть. Теперь это и мои секреты тоже. Меня выбрали, потому что посчитали, что я справлюсь, — значит, я справлюсь.
Уэлч отпирает ворота, и мы, гуськом протиснувшись, входим в школу через парадные двери. Я скидываю мешок, демонстративно игнорируя галдящих девочек, которые пытаются заглянуть внутрь. У подножия лестницы ждет Байетт. Она стоит, склонив голову набок, и молчит.
— Где Риз? — спрашиваю я, подходя к ней.
— Не видела ее с утра. — Байетт протягивает ко мне руки. Мне хочется упасть в ее объятия, позволить ей себя поддержать, но никто не должен видеть моей слабости. — Все нормально?
— Я устала.
За спиной раздаются размеренные шаги, и, повернувшись, я вижу директрису; она смотрит на меня с почти материнским участием.
— Все хорошо? — спрашивает она.
Я киваю, несмотря на растущую тяжесть в груди.
— Я в порядке. Мне просто нужно все обдумать.
— Почему бы тебе не подняться наверх? — Директриса кладет руку мне на плечо, и ее пальцы подрагивают, словно токс внутри нее живет своей жизнью. — Тебе не помешает отдохнуть.
— Это точно, — говорит Байетт. — Идем.
— А еда?.. — Я мечтаю об отдыхе, но мне полагается подождать, пока девочки разделят добычу, а потом отнести оставшееся в кладовую. Это моя обязанность.
Уэлч подходит к нам и отводит меня в сторону.
— Мы все сделаем, — говорит она. — Иди поспи.
У меня нет сил, чтобы спорить.
— Хорошо.
Я тянусь к ножу на поясе, но Уэлч качает головой.
— Ты его заслужила, — говорит она. Нож, как у Джулии и Карсон. По всей видимости, теперь я официально имею на него право.
Я позволяю Байетт отвести себя наверх и через пару шагов закрываю глаз. Я слышу, как за спиной у нас девочки дерутся за еду, и думаю об океане у причала, обо всем, что мы выбросили в воду. О шоколаде, который я съела без мысли о тех, кто ждет в школе.
Вот наконец наша комната. Я ложусь на свою половину кровати. Байетт садится на край матраса, и я сворачиваюсь вокруг нее.
— Может, принести воды? — спрашивает она.
— Все нормально, правда.
— Что случилось, Гетти?
И я хочу ответить — о, как же я хочу, — потому что Байетт всегда знает, что сказать, но я сглатываю ком в горле и сворачиваюсь плотнее. «Все хорошо», — звучит в голове голос Уэлч.
— Ничего.
На секунду она замирает, а потом прислоняется ко мне, и бугорки ее второго позвоночника вдавливаются мне в ногу.
Ее лицо освещено последними лучами солнца. Точеный нос и длинная шея — такие знакомые, что я могла бы нарисовать их во сне; густые каштановые волосы до плеч. Раньше мои волосы были такой же длины, пока она не обрезала их по моей просьбе в первую весну на острове. Мы тогда устроились вдвоем на крыльце, и Байетт молча и методично работала ножницами, ровняя кончики волос с линией подбородка. Она делает это и теперь, каждые несколько месяцев, и концы секутся и стираются о тупое лезвие ножа, который она одалживает у кого-то из лодочниц.
Я слегка пихаю ее, и она смотрит на меня.
— Как ты? — спрашиваю я. Иногда я забываю это делать. Забываю, что она такая же, как мы. Но она только благодарно улыбается.
— Спи. Я посижу рядом.
Я делала то, что делала, и видела то, что видела, но Байетт рядом, и потому я без малейших усилий проваливаюсь в сон.
Приблизительно 11–13 кг.
ГЛАВА 5
Наутро Риз не выходит к завтраку. Я не встречала ее почти два дня, с тех пор как получила место в лодочной смене, но Байетт говорит, что замечала ее на улице и видела, как она устроилась на ночь в бывшей учительской.
Мы сидим у камина, разделив диван с Кэт и Линдси. Они поступили в Ракстер вместе с нами, но я почти не общалась с ними вне учебного времени. С приходом токс мы начали сближаться, обмениваться едой и одеялами. Все теперь нуждаются в помощи больше, чем раньше.
Обычно за едой на нас троих хожу я, но меня до сих пор мутит, когда я думаю о еде, которую мы вчера сбросили в воду. Поэтому вместо меня сегодня пошла Байетт, и ей удалось отвоевать пачку сухариков. Она загребает себе горсть и протягивает пакетик мне.
— Тебе надо поесть.
— Попозже.
Я не могу есть. Я знаю, что мы выбросили еду не просто так, но от этого наблюдать за тем, как Байетт считает каждый сухарик, не легче.
— Гетти, можно тебя на минуту?
Это Уэлч. Я выворачиваю шею в ее сторону. Ее губы сжаты в тонкую нитку, но у меня возникает ощущение, что она волнуется — совсем как до токс, когда ловила нас после отбоя.
— Конечно.
Я встаю и иду к ней.
— Я оставлю тебе еды! — кричит Байетт. — Нравится тебе это или нет.
Не оборачиваясь, я машу ей рукой.
— Спасибо, мам!
Уэлч ведет меня в сторону коридора. Вблизи я замечаю, что ее лоб прорезали морщины, а глаза блестят, как будто ее лихорадит.
— Что случилось?
— Байетт права. Тебе нужно поесть.
— Я не голодна.
Не могу есть. Я сыта по горло.
Уэлч тяжело вздыхает.
— Гетти. — Она предельно серьезна. — Тебе нужно стараться лучше.
— Что?
Я и без того на пределе от одного только факта, что спустилась в вестибюль.
— Я уже говорила: твоя задача — показать всем, что все идет по плану. А ты вместо этого сидишь с таким видом, будто тебя сейчас стошнит.
— Я пытаюсь! — Я не могу скрыть раздражения.
— Значит, плохо пытаешься. — Она бросает взгляд мне за спину, туда, где сидит Байетт. — Обычно вы ходите втроем. Где Риз?
