— Что думаешь? — спрашиваю я, глядя на Риз.
Сперва она молчит, и в сиянии ее волос я вижу ее широко распахнутые глаза. И тут она судорожно вздыхает.
— Мой дом, — говорит она. На ее лице странная борьба, словно она старается не рассмеяться — или не расплакаться. — Он точно говорил про мой дом?
Разумеется, это то, что она услышала в первую очередь. В общем-то, я могу ее понять.
— Точно, — говорю я. — Я серьезно, Риз, мы должны найти Байетт. Она где-то рядом.
— Я в этом не сомневаюсь, — говорит Риз. Она произносит эти слова быстро и непринужденно, с нарочито бесстрастным лицом, а это означает одно: она что-то недоговаривает.
— Но?.. — спрашиваю я. — Байетт где-то рядом, но — что?
Этого следовало ожидать, но слова Риз все равно застают меня врасплох:
— Живая или мертвая?
Жаркая волна злости, яркой и разрушительной, захлестывает меня, потому что с самого лазарета я гнала от себя эту мысль. Неужели обязательно было говорить это вслух?
— Что это за вопрос такой?
— Важный. Ты же не дура, Гетти. Ты прекрасно знаешь, что обычно бывает с такими, как мы.
— Сейчас происходит что-то другое. — Я делаю глубокий вдох и сжимаю кулаки. Гони, гони эту мысль. Она жива, жива, жива. — Обычно никто не пропадает. Это должно что-то означать.
— Угу. Думаю, это означает, что она уже мертва.
Я отталкиваюсь от лестницы, подавляя нарастающую панику. Риз ошибается, с Байетт все хорошо.
— Тогда почему мы ее не сожгли? Она жива. Я должна ее найти. Должна!
— И что потом? Мы не можем ей помочь.
Конечно, она права. Но это не имеет значения.
— Мы будем рядом, — говорю я. — Это единственное, что нам остается. И я не собираюсь сдаваться. Может, я и не знаю, где она сейчас, но я знаю, где она будет завтра ночью. И я пойду за ней.
— Нет. — Риз говорит тихо и резко, подавшись вперед. — Ты сама знаешь, что нельзя. Это нарушение карантина.
— И что? Я из лодочной смены. Лодочной смене разрешено выходить за забор.
Она закатывает глаза.
— Насколько я знаю, это касается походов за припасами, а не тайных вылазок на поиски подруги.
Я отмахиваюсь от ее слов. Нет ничего важнее карантина, говорили нам, но выбор между карантином и Байетт для меня даже не стоит.
— И даже если ты пойдешь, — продолжает Риз, — как ты планируешь вернуться в школу? — Она тянет себя за косу серебряными пальцами, и секущиеся кончики топорщатся во все стороны. — Ворота на замке, и…
— Я перелезу через забор, — с жаром перебиваю я. — Что-нибудь придумаю. Тут я спокойна.
— А я — нет, — говорит она и смотрит на меня; я вижу ее открытое, неуверенное лицо — и вздрагиваю, снова ощутив ту тягу, которую пыталась заглушить со дня нашего знакомства.
— Пошли со мной, — говорю я. — Пойдем вместе.
Мои слова творят чудеса. Только что она была со мной, и наши головы едва ли не соприкасались, а в следующий миг ее поза меняется на до боли знакомую. Руки скрещены на груди, челюсть стиснута, глаза ничего не выражают.
— Нет, — говорит она. — Делай что хочешь, но я с тобой не пойду.
Впервые я не хочу оставлять все как есть. На этот раз дело слишком важное.
— Почему?
Она раздраженно вздыхает.
— Гетти…
У меня заканчивается терпение. Я вцепляюсь в край койки так сильно, что всаживаю занозу глубоко в ладонь.
— Да что с тобой такое? Байетт — наша подруга! Неужели тебе не хочется ей помочь?
— Мои желания здесь ни при чем, — произносит она, но меня уже не остановить, и я говорю громче, чем следует, злее, чем сама от себя ожидаю.
— Потому что тебе все равно, — продолжаю я желчно. — Я знаю, что это делает тебя лучше меня, но я не могу поставить крест на всем мире, как делаешь ты.
— Это мне-то все равно? Да ты… — И она замолкает, осекшись, словно я сделала ей больно. На секунду все чувства проступают у нее на лице. Отчаянное желание, обреченность, ощущение предательства, боль от необходимости смотреть, как любимый остров крадет у нее людей, которые ей дороги, хотя она тщательно это скрывает.
— Ох, — вырывается у меня. Осипший вдруг голос застревает в горле. Все, что я говорила себе каждый день с момента нашего знакомства, было неправдой. Я говорила, что она холодная, а она, возможно, горела все это время. — Прости. Черт, Риз, прости меня.
Она лишилась обоих родителей, и вот к чему это привело. Вот что осталось в ее душе. Разгром. Я должна была понять. Должна была увидеть, что она любит не меньше моего. Только моя любовь придает мне сил, а ее — пригвождает к земле.
— Я бы хотела, — говорит она, не глядя на меня. — Я бы хотела быть как ты. Но я не могу пойти искать Байетт, если не смогла пойти искать его. Я думала, что лодочная смена — единственный способ попасть за забор, но ты — ты готова выкорчевать этот забор голыми руками. — Она судорожно вздыхает и тихо заканчивает: — Почему я не смогла сделать того же ради отца?
Впервые за все время я, кажется, знаю, что на это ответить. То, что говорили мне, когда я была маленькая и отца отправляли на операции.
— Ты его дочь, — говорю я. — Это не ты должна его защищать.
Она не отвечает, но слушает.
— А Байетт — наша подруга, — продолжаю я, наблюдая за Риз, и что-то в ее лице меняется. Я ее убедила. — И мы должны ее защищать, как она защищала бы нас. — Я собираюсь с духом и заканчиваю: — Как я защищала бы тебя.
На ее лице мелькает удивление, при виде которого меня обжигает стыд. Неужели это было настолько неочевидно?
Но тут она протягивает руку, и, когда ее ладонь касается моей, у меня перехватывает дыхание.
— Да, — говорит она. — Ладно.
Это все, что я могу сделать сегодня, и адреналин покидает меня так стремительно, что я едва не падаю на колени. Я улыбаюсь, отпускаю ее руку и ныряю под одеяло.
Я лежу на спине, по привычке оставив рядом место для Байетт. Я слышу, как Риз снимает куртку, чтобы накрыться ею. В спальне слишком тихо, и, несмотря на понимание, которого мы только что достигли, больше всего на свете мне хочется провалиться сквозь землю, чтобы нам не пришлось слушать, как мы обе усиленно притворяемся спящими.
— Слушай, — вдруг подает голос Риз. — Это ведь был не мой отец? По рации?
— Э-э… — Я не знаю, какими словами смягчить ее разочарование.
— Забудь, просто так спросила, — обрывает она меня смущенно, и я представляю, как она мотает головой. — Я просто… Я думала, что, если кто-то из родителей и вернется, это будет он.
Шорох, скрип деревянных реек — она устраивается поудобнее. Разговор окончен. Удивительно, что она вообще его начала.
