Впрочем, сейчас, когда Байетт нет рядом, она другая. Возможно, я тоже изменилась. Я сжимаю кулаки, пытаясь собраться с мужеством. Я задавалась этим вопросом с момента нашей встречи, но если Риз не хочет говорить, то ничто ее не заставит.
— Тебе не обязательно отвечать… — начинаю я. У меня слегка дрожит голос. — Но, Риз, куда уехала твоя мама?
Я не вижу ее, а вместо этого наблюдаю за пятнами света, которые ее коса отбрасывает на потолок, и пальцем обвожу их мягкий размытый контур.
— Все сложно, — наконец говорит она. — Ну или мне просто хочется, чтобы все было сложно.
— Я не понимаю.
— Когда я узнавала в последний раз, она еще не покинула штат. Может, живет где-то в Портленде, не знаю.
— Что? — До Портленда от силы двести миль. Я всегда считала, что она уехала далеко или даже что Риз не знает, где она.
— Да, — говорит Риз. В ее голосе не слышно грусти, или злости, или вообще хоть каких-нибудь чувств. — Она не хотела оставлять Мэн. Она только меня хотела оставить.
Я не знаю, как на это реагировать. Но она разговаривает со мной. А значит, ей не все равно.
— Сочувствую, — говорю я. — Знаешь, ты могла бы рассказать мне об этом и раньше.
— Некоторые вещи принадлежат только тебе, — говорит она устало и сонно. — И живешь ты с ними одна.
Еще одно подтверждение того, насколько мы с ней разные. Риз никого не подпускает близко, а я всю жизнь мечтала быть частью другого человека. Приехав в Ракстер, я как будто наконец нашла свое место. Я как будто не знала, кто я, пока Байетт не объяснила.
И я знаю, что сказала бы Риз. Она сказала бы, что это нездоровое поведение, что это неправильно. Но разве у нас нет проблем посерьезнее? В конце концов, вокруг нас рушится мир.
Нет, Риз — это не Байетт, но она мне нравится. Мне нравится, как она умеет говорить без слов. Нравится даже, что я не всегда нравлюсь ей.
ГЛАВА 7
БАЙЕТТ
Ястараюсь моргнуть но
Медленно густо как мой язык он горячий и сухой ломтик чего-то мир крадется мне под веки и я я я
Просыпаюсь.
В голове разливается жар. Свет режет глаза, но я понимаю, что лежу в постели в какой-то комнате. У меня ничего не болит, но я чувствую каждую клеточку своего тела.
Комната большая. Она предназначена для чего-то другого. Облупленный линолеум на полу. Занавески вокруг моей кровати опущены наполовину, и я вижу покосившуюся доску объявлений на стене и три другие кровати, все пустые. Я тяну руку, чтобы коснуться занавески, откинуть ее, но
Я не могу пошевелиться. На запястьях ремни, а из руки торчит игла капельницы.
Где-то открывается дверь тяжелые, приглушенные шаги защитный костюм, бледно-голубой, я вижу его из-за занавески. Костюм отдергивает занавеску, встряхивает рукой, чтобы отцепить налипшую ткань, и говорит
Как ты?
Он говорит, что он парень.
Его зовут Дитрих.
Шутка. Он сам не знает, зачем это сказал.
Его зовут Тедди, и ему девятнадцать. Он всего лишь матрос, и это его первый день. Он пробыл в Кэмп-Нэше от силы неделю, а потом его направили сюда, и он до сих пор не знает зачем, потому что все его обязанности — таскать туда-сюда оборудование и глазеть в окно. К сожалению, он не понимает почти ничего из того, что говорят врачи из ЦКЗ, и лечение какое-то странное, и это его очень беспокоит.
Я вглядываюсь в него, пытаясь вспомнить, как выглядят парни. Я вижу только его глаза — остальная часть лица скрыта хирургической маской, а тело облачено в защитный костюм. Волосы у него каштановые, как у меня, кожа золотистая, но тусклая, как будто ей не хватает солнца.
Тедди задает мне вопросы. Тедди спрашивает, какой сегодня день. Он спрашивает, когда я родилась, как моя фамилия, сколько стоит молоко. Я не отвечаю я хочу, но слова не выстраиваются в предложения.
Шалтай-Болтай сидел на стене, говорит он. Шалтай-Болтай Шалтай-Болтай Ну же, ты должна это знать
Шалтай-Болтай свалился во сне, говорю я, и тут не могу о боже я забыла я забыла как это больно
как удар молнии как желчь подкатывает к горлу как дрожь в костях я трясусь и кричу и если не остановлюсь то рассыплюсь на части в глазах мокро живот тяжело вздымается
Тихо, говорит Тедди, пожалуйста не говори больше ничего ты нам обоим делаешь больно
Все хорошо, говорит он. Прижимает к моим губам чашку и струйкой вливает воду, пока я глотаю. Уходя, он запирает за собой дверь.
Я одна, в сознании, в своем теле. В комнате никого, только жужжит вентилятор где-то за занавеской. Рывок, еще один — но ремни на запястьях не поддаются.
Всю свою жизнь я была сплошной проблемой. И сейчас нахожусь на складе проблем. Сперва Ракстер, а потом эта комната — я шла сюда всю свою жизнь. Я была слишком одаренная, и мне было слишком скучно, и чего-то во мне недоставало, а может, наоборот, было в избытке.
Идею подала мать, а отец молча кивнул и ушел в другую комнату. Все лето они молчали, а потом просто посадили меня в машину и отвезли в Ракстер. Там никто ничего не знает, говорила я себе. Никто не знает, чем ты занимаешься, когда тебе скучно. Чем ты занимаешься просто потому, что можешь.
Тедди возвращается утром и говорит, что врачи работают над моим случаем. Ты только молчи, говорит он, и я не против молчать. Боль слишком свежа. Он раскладывает передо мной стопку бланков, расстегивает ремни на запястьях, отодвигает капельницу и помогает мне записать ответы.
Байетт
Байетт Уинзор
16 почти 17
14 января
Аллергии нет
Элизабет и Кристофер Уинзор
Бикон-Хилл
Улица?
Вест-Сидар
Дом?
6
Ты занервничала, говорит Тедди. Не нервничай.
Я с трудом вспомнила, пишу я.
Но ведь вспомнила.
Я просыпаюсь раньше чем должна капельница еще полная туман не могу сфокусироваться я закрываю глаза и снова оказываюсь в лесу в ту ночь ночь когда я сюда попала
Холодно сыро ирисы хрустят под ногами Уэлч крепко держит меня под руку так будет лучше говорит она это ради твоих подруг как будто я сделала выбор но я ничего не делала я ничего не решала она вытащила меня из лазарета мы спустились по лестнице дежурных нет Гетти где-то спит Гетти одна
Я нужна ей сказала я а Уэлч ответила нет сказала что она хочет чтобы я шла за ней
Через ворота в лес в кустах какие-то животные глаза как факелы теплое дыхание Уэлч у самого уха и вдруг люди ждут
