Раньше еду получали по старшинству, как в других школах, как было до токс. А потом мы сообразили, что старшие всегда будут старшими. Никто из нас не мог покинуть школу. Теперь мы каждый день меняемся по годам, и сегодня первыми идут младшие, вот почему Лэндри отправила за едой Эмми. Она безошибочно выбирает, кого прислать, поэтому всегда ест первой. Мы с Кэт — ближе к середине, за нами Джулия и несколько девушек, одноклассниц Карсон.
Когда очередь доходит до меня, я ныряю под притолоку в кладовую и отхожу в сторону, пропуская внутрь Кэт. Сегодня она выглядит неплохо, кожа почти зажила. Первый год мы думали, что это признак улучшения. Вот только волдыри продолжали возвращаться, с каждым разом всё больше и глубже, пока сквозь них не начала проступать кость.
Кладовая располагается в пристройке к кухне. После каждой вылазки лодочная смена относит сюда все, что не разобрали сразу, распаковывает и выгружает в мусорные ведра на хранение. Каждый день Уэлч вытаскивает одно из них на середину узкой комнатки и позволяет нам в нем порыться. Все, что мы берем, она пересчитывает и записывает.
Кэт смахивает с куртки налипшую паутину и вздыхает, глядя на рассыпанные по полу кубики рафинада — видимо, часть забрала с собой Эмми.
— Муравьи наползут.
— Бывало и хуже.
Я нависаю над ведром и докапываюсь до дна, где некоторые пытаются спрятать что-нибудь на будущее. Пачка вяленого мяса — это то, что нам нужно, но я медлю. Я видела, как лодочная смена выбросила еду, которой хватило бы на всех. Я не имею права ничего брать. Я не заслужила.
Но я здесь не только ради себя. Я здесь ради Риз. И нам обеим нужно поесть, если мы хотим добраться ночью до дома Харкеров.
— Я возьму вяленое мясо и ту штуку из медовой горчицы, которую никто не ест.
Кэт берет упаковку тостов и пачку риса. Улучив момент, она сует в карман маленькую коробочку с изюмом.
— У Линдси день рождения, — тихо поясняет она. — Не говори Уэлч, пожалуйста.
Я оглядываюсь на Уэлч, которая поигрывает ключами, подпирая плечом дверной проем. Кажется, она ничего не слышала.
Выходя из кладовки, я демонстрирую Уэлч свою добычу, с трудом сдерживая дрожь в руках. Как она может стоять с таким видом, будто ничего не случилось? Будто она не держит взаперти мою лучшую подругу? Я натягиваю улыбку и стараюсь не думать о том, что происходит с Байетт, пока я стою в кухне на полу, все еще заляпанном ее кровью.
— Хорошо, — рассеянно говорит Уэлч. — Можешь идти.
Я прикусываю губу, сдерживая рвущиеся с языка вопросы, быстро выхожу из кухни и возвращаюсь в вестибюль, где с удивлением вижу Риз в компании Карсон. Риз сидит, уставившись на свои ботинки, а Карсон беспомощно смотрит на нее с хорошо знакомым мне видом человека, запуганного ее бесстрастным молчанием.
— Привет, — говорю я, подходя ближе. — Карсон! Какой приятный сюрприз.
— «Сюрприз» — очень хорошее слово, — ворчит Риз.
Я бросаю на нее сердитый взгляд — несправедливо язвить над Карсон, которая этого даже не понимает, — и она пожимает плечами.
— Доброе утро, — раздается у меня за спиной голос Джулии.
— Еще одна. Класс, — говорит Риз, но на этот раз немного мягче, и почти виновато косится на меня.
Я сажусь рядом, стараясь не выдать удивления, а Джулия устраивается напротив. Как правило, мы предпочитаем держаться своим кругом, но, раз уж я теперь лодочница, значит ли это, что Джулия и Карсон входят в мой круг? Или они пришли убедиться, что я не выдала Риз никаких секретов?
Мы завтракаем в неловкой тишине. Мне нечего сказать; Риз, понятное дело, тоже, и каждая минута оттягивает поиски Байетт.
Карсон выпрямляется, открывает рот, чтобы завести беседу, и Риз испепеляет ее взглядом.
— Так, на всякий случай: нам не обязательно постоянно разговаривать.
— Извини, — говорю я и с осуждением смотрю на Риз. Ей хватает приличия принять слегка виноватый вид. — Мы просто устали.
— Ничего страшного, — произносит Джулия. Кажется, она только рада отдохнуть от разговоров. Из-под ее рубашки виднеется свежий синяк, и она выглядит измученной, словно, увеличиваясь в размерах, он высасывает из нее жизнь. Она сплевывает на пол кровь, не потрудившись вытереть за собой.
Свою долю мяса я доесть не могу. От одного запаха меня мутит, а если сосредоточиться на этом, если задуматься об этом, то через дымку тупой боли в слепом глазу начинает ощущаться покалывание. Риз ничего не говорит, просто забирает у меня мясо и прячет в карман на будущее.
В таком освещении она очень похожа на отца, каким он был раньше: тот же волевой подбородок, те же глаза, омытые золотистым сиянием.
Интересно, о чем она думает, когда смотрит на меня. Точно не о моих родителях — в отличие от многих, у меня на стене никогда не было их фотографий.
Я редко о них вспоминаю. Я знаю, что должна делать это чаще. Первые пару месяцев после начала токс я думала о них постоянно. Я стояла в очереди на радиосвязь ради короткого, вымученного обмена репликами. Но потом связь оборвалась, а ситуация обострилась, и это перестало иметь значение. Потому что, если я когда-нибудь снова увижу родителей, они захотят услышать, что я скучала, что разлука с ними была худшим, что я когда-либо испытывала. И тогда мне придется лгать — если я вообще смогу открыть рот.
В глубине души я действительно верила, что все будет так легко. Запертая дверь где-нибудь в задней части школы, а за ней — Байетт.
В глубине души я была ужасной дурой.
После завтрака Риз вышла со мной на улицу и стояла на стреме, пока я заглядывала в кабинет директрисы через окно. Ничего — только массивный старый стол и пирамида картонных коробок в углу.
— Байетт нет, — докладываю я Риз в который раз после сотни кабинетов, классных комнат, чуланов и уборных. Все нараспашку, словно ждут меня, словно хотят что-то доказать. Наконец я не выдерживаю — я не могу больше игнорировать пульсацию в висках и не чувствую ничего, кроме вины за то, что подвела Байетт.
И тогда Риз берет меня за руку, как прошлой ночью, и ведет на улицу. Воздух бодрит, быстро разгоняя кровь и унимая головную боль.
— У нас еще есть сегодняшняя ночь, — говорит она негромко. — Еще не все потеряно.
Мы бесцельно идем по северной стороне школы к краю мыса. По левую руку, на территории, утес сходит на нет, а впереди виднеются тетербольный столб и ржавые качели; то и другое покосилось, а сухая трава вокруг покрыта инеем. От холода колет легкие, и я перестаю чувствовать нос, но вовсе не против. Здесь я могу дышать. Здесь я чувствую, что живу.
Вокруг простор, не ограниченный лесом, и я думаю об этом, когда говорю «нам нужно оружие» так внезапно, что Риз спотыкается.
— Зачем?
Мое тело все еще помнит дрожь и страх, которые овладели мной, когда в тот первый день в лесу я бежала, спасая свою жизнь.
