Крыльцо покосилось на одну сторону. Половицы растрескались, в полу зияет дыра, по стенам расползается лишайник. Обшивка поросла мхом и плющом. А в самом сердце дома из расколотой крыши растет береза. Широкий ствол и мощные раскидистые ветви, которые тянутся в небо.
Я бросаю взгляд на Риз. Открытое просветлевшее лицо, полное мягкости, которую я, кажется, видела в ней в первые дни нашего знакомства.
— Как красиво, — отваживаюсь я. И говорю искренне. — Никогда не видела такой огромной березы.
С приходом токс все начало расти быстрее. Расти и умирать, и за полтора года без присмотра от дома Харкеров остались одни развалины. Я бы хотела удивиться. Хотела бы, но меня уже давно ничего не удивляет.
Риз не отвечает. Подозреваю, что с тех пор, как мы увидели дом, она ни разу не моргнула. Я зажимаю дробовик под мышкой и подталкиваю ее локтем.
— Как думаешь, они там? — шепчу я. — Я не вижу света. — Не говоря уж о том, что в стенах столько дыр, что через них видно противоположную часть леса.
Она продолжает молчать. Только смотрит на то, что осталось от ее дома. Может быть, не стоило приводить ее сюда, думаю я, может быть, для нее это слишком тяжело. И тут она срывается с места и бежит к крыльцу.
— Подожди, — зову я шепотом, но она не слушает. Я бегу за ней, перехватывая поудобнее дробовик. У меня остался один патрон и еще нож на худой конец. У меня нет права на ошибку.
Дом обглодан термитами. Их дорожки источили дверную раму так сильно, что дверь бы рухнула, не подпирай ее одна из нижних ветвей березы. Риз уже внутри, и я ныряю за ней, чувствуя, как дверной косяк под моей рукой рассыпается в труху.
Надо мной ветвится береза, и через ее пышную крону внутрь пробиваются пучки серебряного света. От крыши почти ничего не осталось — наверное, постарались весенние шторма. Ветви березы напоминают стропильные балки, а корни пробиваются через половицы, и мне приходит на ум собор в Нейплсе, куда мы с папой ездили во время его отпуска. Внутри него у меня создавалось ощущение, что я парю.
Вдруг до нас долетает голос, а на полу и остатках стен начинает плясать луч фонарика. Уэлч.
Страх прошибает меня, как пот, дробовик норовит выскользнуть из онемевших рук, и я хватаю Риз за плечо и волоку за собой в глубь дома. Мы спотыкаемся и топчем несколько ракстерских ирисов, пробивающихся из-под пола. Впереди виднеется тонкая полоска берега, чуть правее — причал. Уэлч с кем-то встречается, и этот кто-то может явиться с любой стороны. Нас в любую секунду могут поймать, поставить на колени и пристрелить.
Соберись, думаю я. Мы уже здесь. Отступать некуда.
— За мной, — шепчу я Риз. У самой границы леса виднеется группа сосен, в которых можно укрыться.
Мы успеваем в последний момент. Я пригибаюсь, чувствуя, как горят от напряжения мышцы. Я кладу дробовик на колени и выглядываю из-за стволов деревьев на дом. Луч фонарика становится ярче и скачет по камышам, просвечивая их насквозь. Я прищуриваюсь, по слепому глазу разливается тупая боль. Кажется, я могу различить человека, но он движется медленно, согнувшись в три погибели. Уэлч?
— Подними повыше, — доносится голос Уэлч. Я подпрыгиваю. Она звучит так близко. Но с кем она разговаривает? С Байетт?
Мне кажется, что проходит целая вечность, но вот Уэлч выходит из-за деревьев на освещенный луной берег. Она идет согнувшись, и она не одна. Лицо ее спутницы скрыто в тени, но, когда она выпрямляется, я узнаю Тейлор. Тейлор, которая ушла из лодочной смены, и теперь я, кажется, понимаю почему.
А между ними… А между ними мешок для трупов.
Я зажимаю рот рукой, заглушая всхлип. Нет. Нет-нет-нет. Так не должно быть. Мы справимся, сказала она. Она обещала.
Может, это не она, мелькает у меня дикая мысль. Или, может, они оглушили ее, и она жива и ждет, когда я ее спасу. Я не сдамся, пока не буду знать точно.
— Втроем было бы легче, — говорит Тейлор, когда они опускают мешок среди камыша. Мешок не шевелится. Тот, кто внутри, не шевелится, и я запрещаю себе думать о том, что это может значить.
— Неужели? И кого ты предлагаешь? От Карсон одни проблемы, а Гетти уж точно не вариант.
Но прежде чем я успеваю задуматься, что это значит, Тейлор говорит:
— Как она справляется?
Я застываю. Сейчас все решится. Если Уэлч известно, что я за ней слежу, все кончено: моя жизнь здесь и то, что зарождается у нас с Риз, о чем я боюсь говорить вслух.
Уэлч пожимает плечами.
— Более-менее, — говорит она, и я облегченно выдыхаю, прикрыв рот ладонью. — Но не для этого.
— А Джулия?
— Лучше не надо. — В эту секунду она звучит очень, очень молодо. — По-моему, она меня недолюбливает.
Тейлор фыркает.
— Если тебе не нравится Карсон, ты не нравишься Джулии.
— Мне тебя не хватало. Здесь, в лесу, — говорит Уэлч. Она выключает фонарик и прячет его в карман куртки. Потом замолкает, чтобы сплюнуть скопившуюся во рту кровь. — Без тебя уже не то.
— Так я могу принести больше пользы, — говорит Тейлор. Мне хочется ее встряхнуть. Что она несет, какая польза? — После того что случилось с Мэри… Она заслуживала лучшего, понимаешь? Они все заслуживают лучшего.
Мэри, девушка Тейлор, которая озверела и потеряла рассудок. Тейлор пришлось пристрелить ее своими руками, и, поговаривают, это ее сломало. Но теперь я знаю, что это не так. Это просто сделало ее хуже.
Уэлч отступает от мешка и секунду просто стоит, уперев руки в бока, и смотрит на него сверху вниз. Поверхность океана рябит от лунного света, отбрасывая на ее лицо тень, и я не могу разглядеть ее выражения, но она сутулится, словно признавая поражение.
— Я была уверена, что на этот раз у нас получилось, — наконец произносит она. — Понимаешь? Она выглядела почти здоровой.
— М-да, — говорит Тейлор, — внешность обманчива.
Я знала. Конечно, знала, ведь мешок лежит на траве неподвижно, но одно дело — знать самой, а другое — услышать подтверждение от кого-то другого. Сосны смыкают кольцо вокруг меня, а Тейлор подшучивает, как будто это пустяк, как будто она не уничтожила только что своими словами мир. Риз обеими руками крепко прижимает меня к себе. Если бы не это, я бы рассыпалась.
— Ладно, — говорит Уэлч. — Давай заканчивать.
Они поднимают тело, и Риз сдавливает мне ладонь, пока они заносят его в дом. По внутренней стороне руки распространяются боль и судорога, и я пытаюсь отнять ее, пока не понимаю, что это я сама ухватилась за нее так, что чешуйчатые пальцы Риз впились в кожу.
— Идем, — уговаривает Риз на ухо. — Она жива, ясно? Это же Байетт. Она выкарабкается.
Я киваю, но ведь в мешке кто-то лежит, и я не знаю, на сколько меня хватит, сколько еще я смогу поддерживать в сердце огонек надежды.
