Она забрасывает рюкзак на здоровое плечо и соскальзывает в воду легко, как будто делала это тысячу раз — не сомневаюсь, что так оно и есть. Она заходит за корму и толкает лодку, а я тяну за нос. Вместе мы вытаскиваем ее на берег, на пару футов выше уровня воды.
Путь до туристического центра лежит в основном через топь, в которой почти негде спрятаться до самых деревьев, скрывающих центр. Мы идем пригнувшись, в стороне от деревянного настила, окруженные москитами и болотной вонью, исходящей от припорошенной снегом земли. Так безопаснее, но меня бросает в жар, кожа зудит, а над губой проступает пот. Может, самолеты не прилетят, и никого не эвакуировали, и они еще там.
На границе зрения что-то постоянно движется. Я то и дело слышу щелчок предохранителя. Когда у меня под ногой ломается камыш, я дергаюсь и падаю на колени. Они идут. Конец, это конец.
— Эй.
Я лишь надеюсь, что все случится быстро, что они просто пустят мне пулю в лоб. Я не буду сопротивляться, я это заслужила, только, пожалуйста, не заставляйте меня ждать.
— Гетти, господи, ты вся пылаешь.
И тут я чувствую на лбу чью-то ладонь и с силой зажмуриваюсь. Риз, это Риз, и я, уронив подбородок на грудь, позволяю ей усадить себя на влажную и мягкую землю.
— Надо передохнуть, — говорит она, копаясь в рюкзаке в поисках аптечки. — Тебе нужен отдых.
— Я в порядке.
Риз бросает аптечку на землю; из нее в грязь выскальзывает пузырек с аспирином.
— Этого мало, — говорит она со злостью. — Она же совершенно бесполезна.
Когда она помогает мне встать, мы оставляем аптечку на земле.
Наконец топь позади, а мы пересекаем подлесок, выходим с другой стороны и видим маячащий впереди туристический центр, накрытый хлопающим на ветру брезентом.
Прямо перед нами — вымощенная камнем дорожка, которая ныряет под тент. Я знаю, что мне стоит придумать хоть какое-то подобие плана, какой-то способ пробраться внутрь, но рука болит, я страшно устала, и все, что я могу придумать, — это приподнять тент и шагнуть под него. Риз у меня за спиной ругается и ныряет следом. Тяжелый брезент опускается за ней, оставляя нас в удушающей темноте.
Секунду мы стоим и прислушиваемся, не бежит ли кто, но вокруг тихо, и, если самолеты действительно в пути, исследователей, видимо, уже эвакуировали. Перед нами двустворчатая дверь центра. Я протягиваю руку, слегка нажимаю на ручку, и дверь с легким скрипом открывается.
— Просто войдем? — спрашиваю я.
Риз пожимает плечами.
— А что, ты предлагаешь сперва постучать?
Приемная выглядит в точности как в мой первый день на Ракстере. Пожелтевшие и выгоревшие на солнце стены выкрашены абстрактными геометрическими фигурами зеленого и синего цвета. Мы подходим к регистрационной стойке, за которой можно уместить до трех-четырех человек. Стул всего один, а столешница завалена старыми брошюрами с описанием достопримечательностей острова.
— Здесь так тихо, — говорит Риз. — И так тепло. Как думаешь, здесь кто-то есть?
Я вспоминаю директрису, которой пообещали спасение, а потом бросили.
— Нет, всех эвакуировали.
Я наваливаюсь на стойку и копаюсь среди брошюр. Ничего важного, ничего, что помогло бы найти Байетт.
— Куда ее могли поместить? — спрашиваю я, поворачиваясь к Риз. — Для этого нужна довольно большая комната.
— В дальней части здания, где пристройка, есть конференц-зал.
Она ведет меня по первому этажу. Следуя за указателями, мы проходим по центральному коридору и, обогнув комнату с табличкой «Молельная», оказываемся во второй приемной, маленькой и обветшалой по сравнению с основной.
Линолеум испачкан кровью. Это первое, что я вижу. Целые лужи крови ведут мимо лестницы, которая выходит к антенной вышке. Мы с Риз обмениваемся взглядами. Крови много, больше, чем можно потерять без угрозы для жизни.
— Направо или налево? — спрашивает Риз.
Мы идем налево, следуя по указателям к конференц-залу. Мы видим на стене ряд окон, а за ними — больничные койки, занавески и дыры в линолеуме. Вдоль дальней стены выстроились ряд шкафчиков, раковина и мини-бар для приемов, которые здесь никогда не проводились, а над шкафчиками под слоем бумажек виднеются плакаты, рекламирующие ракстерские красоты.
— Как думаешь, куда они ушли? — спрашивает Риз. — Ну, врачи.
— Может, вернулись на материковую базу. Это место далеко от школы; неудивительно, что мы не видели, как их забрали.
Дверь открыта, и кровавый след исчезает за ней. Я осторожно вхожу в палату первой. Четыре кровати, три не заправлены. Постель напротив меня смята, покрывало валяется на полу, рядом лежит стойка для капельницы. Пол заляпан красным.
Риз поднимает планшет, привязанный к изножью кровати, и пролистывает страницы.
— Это ее, видишь? «Байетт Уинзор».
Она была здесь. Но я опоздала. Снова.
Я поворачиваюсь и осматриваю комнату в поисках других зацепок, когда замечаю кровать слева от двери. Простыни насквозь мокрые и покрыты темно-красными пятнами, в центре валяется скальпель, мягко поблескивающий в свете мигающей лампочки. А рядом…
— Риз, — зову я, и она оборачивается. — Смотри.
— Это еще что за хрень?
Мы склоняемся над кроватью. Оно не шевелится, но Ракстер приучил меня не доверять зрению. Некоторые вещи остаются опасными и после смерти.
— Это…
— Червь, — заканчивает Риз.
Он покрыт запекшейся кровью, но под коркой виднеется бледная прозрачная кожа. Почему-то червь кажется мне знакомым. Я могу поклясться, что никогда такого не видела, но что-то внутри меня сжимается, словно откликается.
Червь и скальпель — теперь я могу сложить одно с другим. Байетт стоит со скальпелем в руке и режет себя, пока не находит то, что искала.
— Оно сидело внутри нее, — говорю я и продолжаю, потому что мы обе об этом думаем: — У нас внутри такие же. Это токс.
Паразиты, которые живут в наших телах. Используют тех, кто может их принять, избавляются от тех, кто не может. Защищают себя любой ценой. Внутри меня, внутри животных… внутри Ракстера. Они делают нас дикими.
Я больше не могу на него смотреть и сгибаюсь в сухих рвотных позывах.
— Все в порядке, — говорит Риз, поглаживая меня по спине.
— Я не хочу, чтобы он во мне сидел. — У меня наворачиваются слезы, и я дышу слишком часто. Нужно успокоиться, нужно успокоиться. — Пожалуйста, вытащи его.
— Нельзя.
Я выпрямляюсь и сбрасываю ее руку.
— Ты разве не хочешь от него избавиться?
— Мы не знаем, что будет, если попытаемся это сделать. Может, истечем кровью и умрем. — Риз убирает мне волосы за уши и неуверенно улыбается. Она изо всех сил старается меня поддержать. — Что-нибудь придумаем, — говорит она. — И все исправим.
