И он в конце концов уступил, оделся и зашагал, даже побежал, пустился со всех ног, забыв о том, что больному бегать уж никак не положено. Если б кто с почты увидел, очень большие неприятности могли бы произойти. Но, по счастью, никого он по дороге не встретил, так что можно считать, пронесло.
Задыхаясь от бега, пересек пустырь, купил билетик и с пересохшим ртом вошел наконец в зверинец мимо знакомого уже билетера в мятой фуражке без кокарды.
И сразу же остро пахнуло знакомым запахом. И без того гулко пульсирующее сердце забилось еще сильнее. Целая симфония разнообразных шумов обрушилась на Никиту.
С площадки молодняка доносилось блеянье, сопровождаемое детским смехом. Со всех сторон раздавались всевозможные радостные и насмешливые возгласы, сквозь которые пробивалось волчье рычание, в свою очередь внезапно перекрываемое мощным трубным звуком кричащего осла.
Но Никита ни на что не обращал внимания, шел прямиком к угловой клетке, даже чуть не сбил с ног налетевшего на него пацана. И, только оказавшись у цели, внезапно успокоился и понял, что не зря бежал сюда всю дорогу.
Медведь ждал его. Лежал бесформенной меховой кучей, с тоской поглядывал вокруг. Увидев Никиту, тут же поднял большую голову, осклабился, высунул длинный розовый язык.
Никита не знал, как реагировать, растерялся. Потом развел в стороны руки, как бы показывая, что почувствовал и разделил радость медведя от этой встречи, но ничего не может сделать, решетка из толстых железных прутьев безнадежно отделяла их друг от друга.
Медведь понял его. Спрятал язык, закрыл пасть, легко приподнялся и плотно прильнул к прутьям, косясь маленьким карим глазом.
Никита замер. Оценил порыв и деликатность зверя, который не позволил себе выразить никакого негодования по поводу разъединяющей их преграды, а просто безмолвно продемонстрировал ему свои чувства.
Поразмыслив, Никита со значением кивнул медведю. До боли в пальцах вцепился в поручни ограждения, весь подался вперед, пожирал глазами повернутую к нему морду.
Так они стояли очень долго, ведя свой незаметный для окружающих диалог.
Никита, возможно, не сдвинулся бы с места до самого закрытия, если бы не проклятый билетер в мятой фуражке. Билетер этот, он же то ли смотритель, то ли сторож, довольно грубо прогнал его под предлогом, что и другим людям тоже хочется подойти поближе.
На самом деле было очевидно, что он придирается. Просто Никита чем-то сильно ему не понравился.
Никита, правда, отошел не сразу, поначалу поогрызался, сколько мог, но в конце концов во избежание скандала вынужден был уйти.
Однако, даже уходя, спиной чувствовал пристальный и ласковый взгляд медведя. Взгляд, от которого внезапно стало жарко, а кожа вновь нестерпимо зачесалась.
Никита еле дотащился до дому, изнывая от этого жуткого зуда. Постанывая от нетерпения, поднялся в лифте, влетел в квартиру, сорвал с себя одежду и, наконец, с наслаждением дал волю ногтям.
16. Показ
Кирилл Латынин закончил монолог и, сделав полшага назад, коротко поклонился, дал понять, что выступление он завершил, дальше ничего не последует. Он был доволен собой, чувствовал, что выложился до конца.
Помогло, конечно, и то, что выбранный материал ложился на его индивидуальность практически идеально, как сшитый по мерке костюм. Он ощутил это еще на первом курсе, сразу, как только впервые прочел «Над пропастью во ржи». Сэлинджер, живший давно и далеко, за океаном, оказался необычайно близок ему. И спустя три года Кирилл вновь вернулся к своему любимому персонажу – Колфилду Холдену, сделал отличную, по мнению мастера курса, композицию, монолог на двадцать пять минут. Этакий своеобразный мини-моноспектакль.
Кирилл прислушался. Радостное возбуждение от удачного выступления быстро исчезло. В театре царила какая-то гробовая, давящая тишина. Еле слышно доносились откуда-то приглушенные голоса – то ли из радиорубки, то ли с колосников.
– Спасибо, – раздался наконец из середины зала звучный голос Эльвиры Константиновны.
Кирилл не совсем ловко поклонился во второй раз. Подождал, но больше ничего не услышал. Свет прожекторов бил ему в глаза, и он не сразу разглядел, что две фигуры, уже выбравшись из кресельных рядов, направляются к выходу.
– А мне что делать? – не выдержав, выкрикнул Кирилл им вслед. Выкрик этот прозвучал как-то беспомощно, даже жалко, он сам это понял. Не следовало, конечно, так кричать. Вторая, идущая сзади фигура остановилась.
– Зайдите ко мне, – донесся с той стороны зала мягкий затихающий голос Степана Игоревича. – Мы с вами все обговорим. Вы поднимайтесь…
Оборвав фразу, помощник отвернулся и поспешил вслед за Эльвирой Константиновной, исчезнувшей за тяжелой дверью.
Кирилл остался один.
Он уныло осмотрел покоящийся в полумраке пустой зал. Бесконечные ряды кресел, покрытые белой материей, произвели на него сейчас какое-то тяжелое, почти безнадежное впечатление. Недавняя уверенность в успехе всей затеи улетучилась напрочь.
Напротив, Кирилл вдруг ощутил полную свою непричастность к этому залу и всему, что в нем обычно происходит. Совершенно дурацкой, безумной затеей был этот показ. Просто выставил себя бездарным дураком, вот и все.
А навоображал себе бог знает чего!..
Главное, если бы как следует подумал, то, возможно, избежал бы этого унижения. Надо было, наверное, вообще брать не Сэлинджера, а какую-нибудь классику, лучше всего русскую. Или уж на худой конец Володина. Те же «Пять вечеров», например…
Впрочем, и это вряд ли помогло бы. Что, по большому счету, может быть общего между ним, Кириллом Латыниным, и монументальными спектаклями «Авангарда»?..
Он совершенно сюда не вписывается. У него и фактура другая, не такая, как любит Рогова. Вон у нее какие гренадеры по сцене ходят! А он невысокий, легкий, даже несколько субтильный…
Из-за кулис появились постановщики, стали что-то передвигать около задника. Оставаться здесь дольше было нелепо.
Стоит ли вообще подниматься наверх?.. Можно ведь, конечно, и сразу пойти домой, избавить себя от унизительного объяснения…
Кирилл задумался.
Ну уж нет, раз так произошло, то надо выпить эту чашу позора до самого дна!
Он решительно тряхнул головой, но тут же решимость оставила его. Он постоял еще несколько секунд, потом вздохнул и поплелся прочь со сцены.
Старинная лестница с резными перилами и слегка стертыми каменными ступеньками, покрытыми красной ковровой дорожкой, вела на четвертый этаж, где в самом конце длинного коридора находилась святая святых – кабинет Роговой.
Посетителя, направлявшегося в кабинет, для того, чтобы он мог в полной мере оценить оказываемую ему честь, по дороге сопровождали всевозможные свидетельства насыщенной творческой жизни и международных связей художественного руководителя. Вдоль всей лестницы на стенах висели афиши спектаклей «Авангарда», аккуратно перемежавшиеся не меньшего размера фотографиями, на которых Эльвира Константиновна красовалась рядом со всевозможными знаменитостями. При этом костюмы на ней постоянно менялись, неизменной оставалась только сдержанная, полная достоинства улыбка.
