– Если встреча затянется, то, конечно, Ефим Валерьевич позаботится, чтобы тебя покормили, – пришел к нему на помощь Харкевич. – Правда, Ефим Валерьевич?
– Конечно, – поддержал его Курочкин. – Безусловно, накормим. Не о чем говорить.
– А сладкое тоже дадут? – лучезарно поинтересовался Гоша.
– Дадут, – успокоил его Харкевич. – Все, что надо, дадут.
– А что на сладкое? – въедливо уточнил Гоша.
Опять возникла небольшая пауза.
Гоша терпеливо ждал.
– На сладкое будет пирожное, – наконец ответил Харкевич. И тут же добавил: – Песочное.
Гоша счастливо просиял. Безволосое, как у ребенка, лицо его покрылось мелкими морщинками. И без того небольшие глазки превратились в совсем маленькие щелочки.
Курочкин задумчиво рассматривал своего будущего партнера.
– Гоша песочные пирожные очень любит, – пояснил ему главврач.
– А конфетку? – радостно спросил в это время неуемный Гоша.
– И конфетку тоже дадут, – нахмурился Харкевич. – Как, дадите ему конфетку, Ефим Валерьевич?
– Без вопросов, – ответил тот.
– Шоколадную? – живо полюбопытствовал Гоша.
– Обязательно, – кивнул Курочкин.
Вся эта затея внезапно стала казаться ему весьма сомнительной.
Подумав, он поманил к себе Харкевича.
– А у тебя другого нет? – шепнул он ему на ухо.
– Этот самый спокойный, – так же тихо ответил главврач. – Да ты не волнуйся, он безобидный. Мы ему еще перед уходом транквилизаторов вкатим на всякий случай. Так что будет совсем тихий. Тебе когда надо?
– Еще не знаю, – вздохнул Ефим Валерьевич, поглядывая на Гошу. Тот, казалось, удовлетворился ответами и теперь сидел в радостном предвкушении обещанного пирожного с конфеткой.
– Гоша, ты будешь хорошо себя вести? – тоном воспитателя детского сада спросил Харкевич.
– Гоша хороший! – охотно подтвердил тот. И, очевидно, для убедительности повторил: – Очень хороший!
Харкевич повернулся к Курочкину, слегка нагнул голову и развел руки в стороны, как бы говоря, ну вот видишь, что и требовалось подтвердить!
Снова образовалась пауза.
Главврач сел в свое кресло, несколько нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.
– Может, хотите какие-то вопросы друг дружке задать? – спросил он. – Ефим Валерьевич?
Курочкин молча покачал головой. Спрашивать Гошу ему было решительно не о чем.
– А ты Гоша? Хочешь о чем-то спросить?
Гоша заморгал, всячески демонстрируя, что да, хочет, но при этом чего-то мялся, жевал губами.
– Давай, давай, не стесняйся! – поддержал его Харкевич. – Ефим Валерьевич мой друг, хороший человек, обижать тебя не будет.
– А мороженое тоже дадут? – наконец застенчиво поинтересовался Гоша.
При этом большой рот его широко открылся и оттуда потянулась ниточка слюны.
Харкевич спокойно взял салфетку из специального картонного ящичка, вытер Гоше рот.
– Ты же знаешь, мороженого тебе нельзя, – строго заметил он. Лицо Гоши неожиданно опять все сморщилось, большой рот искривился, и оттуда раздался какой-то жалобный, почти птичий писк.
– Ну хорошо, хорошо, – не без раздражения отреагировал Харкевич. – Успокойся. Иногда можно будет сделать исключение. Если будешь во всем слушаться Ефима Валерьевича, то, может быть, и мороженое тебе дадут.
И он выразительно посмотрел на Курочкина.
– Никаких проблем, – без всякого энтузиазма откликнулся тот. – Купим мороженое.
Гошино лицо моментально разгладилось, взгляд снова стал безмятежным и чистым.
– А какое? – деловито спросил он.
Ефим Валерьевич почувствовал, что с него хватит. Идея с дебилом совершенно очевидно себя не оправдывала. Дурацкая была идея, если вдуматься. Он взглянул на часы, встал.
– Надо бежать, – произнес озабоченно. – А то опоздаю. Спасибо, Олег!
– Так ты что решил? – шепнул Харкевич.
Ефим Валерьевич пожал плечами. Не хотелось обижать приятеля.
– Я тебе позвоню, – сказал он и сделал шаг к двери.
– Ты уходишь? – удивился Гоша.
– Ухожу, – кивнул Курочкин. – Мне пора.
– А какое мороженое? – настойчиво спросил Гоша.
Мысль, несмотря ни на что, он держал четко.
– Шоколадное! – нервно произнес Ефим Валерьевич.
И поскольку Гоша опять открыл рот, то он, предупреждая очередной вопрос, поспешно выпалил:
– В вафельном стаканчике!
После чего быстро вышел из кабинета.
28. Могила
Этой ночью им повезло. Оказалась она лунная, светлая, можно было работать без фонариков.
Дождь кончился еще днем, и даже ветер, не прекращавшийся всю неделю, несколько поутих. Влажная земля поддавалась легко, поэтому могилу они разрыли достаточно быстро.
Работали двое – Фархад и Лёха. Семён Игоревич стоял поодаль, терпеливо ждал. В руках держал спортивную сумку «Адидас».
– Надо ее вытащить, – сказал Лёха, когда они наконец открыли гроб. – Здесь не получится.
– На землю класть нельзя, – тут же нервно отозвался услышавший эту реплику Семён Игоревич. – Очень грязно! Вы все испачкаете.
– Чего ж делать-то? – озаботился Лёха.
– В сарае брезент есть, – нашелся Фархад. – Может, притаранить?
– Давай, сгоняй! – обрадовался Лёха. – А мы пока перекурим.
Фархад выбрался из могилы и ушел. Лёхе карабкаться было неохота, он присел на краешек гроба, достал сигарету.
Семён Игоревич увидел дымок, подошел поближе, заглянул вниз.
– Ну как? – осклабился Лёха, кивая на мертвую невесту. – Нормалек?
– Годится, – лаконично ответил Семён Игоревич, стараясь ничем не выказать своего волнения.
– А ноги-то у ей совсем не пахнут, больно подмерзли! А то б ты оттянулся, полизал бы, да? – заржал Лёха. – А, Сенечка?
Сенечку покоробило. Он и так уже не раз жалел, что по пьяному делу откровенничал с Могилой. Шутки эти были совершенно непотребные, никакого права на такое хамство он Лёхе не давал.
– Да ладно, не тусуйся, Сенечка! – сказал Лёха, заметив, как тот переменился в лице. – Я ж могила, ты ж знаешь. Никогда никому, вот-те крест!
И неверующий Лёха убедительно перекрестился.
Сенечка только вздохнул. Приходится терпеть, ничего не поделаешь. Куда теперь деваться. Как говорится, охота пуще неволи. Но больше он с Лёхой дела иметь не будет. Впрочем, ему и не понадобится. Это в первый и последний раз.
