Марина сидела безучастно, но глаза блестели, она внимательно наблюдала за каждым его движением.
– Я ведь обещал тебе, что приведу твои руки в порядок. Я всегда делаю всё, что обещаю.
Андрей подвинул табурет, уселся рядом. Так и не снимая перчаток, основательно занялся её руками, аккуратно обрабатывал пальчик за пальчиком. Маникюр он делал вполне умело, профессионально.
– Я знаю, что ты гораздо интересней и лучше, чем ты сама о себе думаешь, – говорил Андрей, ни на секунду не прекращая работать. – Я вообще знаю о тебе очень много, знаю, что в тебе плохого и хорошего, знаю, какой разной ты можешь быть. Я тебя чувствую, понимаешь? Именно поэтому я знаю, что тебе нужно. И сделаю это отлично, не сомневайся. Чтобы алмаз превратился в бриллиант, его нужно отшлифовать, огранить. Вот этой шлифовкой и огранкой мы с тобой и займёмся. Только ты должна полностью мне довериться. Ты ведь понимаешь, что от мастерства, таланта и чувства красоты огранщика алмазов зависит игра бриллианта, не так ли? То есть, в конечном итоге, его эстетический вид. Можно я буду с тобой откровенен?
Марина кивнула, но он даже не заметил этого, продолжал говорить, не переставая.
– Мне очень многое в тебе нравится. То, что любого другого, может быть, скорей оттолкнёт, чем привлечёт. Например, мне нравится, как ты мычишь. Ну, в смысле звуки, которые ты издаёшь, когда пытаешься что-то произнести. Если б ты могла слышать, ты бы поняла, что я имею в виду. Посмотри, какие ручки мы сделали!
Андрей ещё раз осмотрел каждый пальчик, удовлетворённо прищёлкнул языком.
– Дело мастера боится! А ты нервничала! Теперь займёмся твоими ножками.
И он перешёл к педикюру. По-прежнему продолжал свой безостановочный, лихорадочный монолог:
– Так вот, я тебе объясню по поводу звуков. Стоны, которые человек издаёт от наслаждения, и стоны, которые вырываются во время страданий, это практически одни и те же звуки, как ни странно. Я вижу в этом огромный смысл. Это доказывает, что между этими крайними ощущениями – чувством наивысшего удовольствия и острым чувством горя – есть некая серьёзная, глубинная связь. Ты меня понимаешь? Конечно, это не так легко осознать, но факт есть факт. Типичная ошибка, которую делают все эти мудаки: они считают, что наслаждение и страдание – две прямо противоположные, даже взаимоисключающие вещи. А по сути это одно и то же. Я знаю, что это, может, звучит жестоко, но это так. В этом великий парадокс жизни. Даже обычная лёгкая грусть не существует без какого-то маленького удовольствия, разве нет? Не говоря уж о большем. В самом прекрасном яблоке непременно должна быть какая-то червоточинка. Тогда оно становится не просто яблоком, а произведением искусства. Безупречность – не абсолютная величина. Чтобы человек был в состоянии оценить безупречность, ему нужно за что-то зацепиться, дать ему какую-то изюминку, пусть даже она на первый взгляд всё портит. Но именно она, эта неправильность, даёт ключик к пониманию красоты. – Андрей прищурился, щёлкнул языком. – Пожалуй, с ножками мы закончили, как ты считаешь?
На этот раз Марина даже не отреагировала. Она давно перестала всматриваться в его губы. С того самого момента, как поняла, что он находится в некоем ажиотаже, что ему всё равно, слушает она его или нет. Пусть делает всё что хочет. Это часть игры, и она принимает эту игру. А кто выиграет, будет видно. До конца ещё далеко.
Несколько секунд Андрей любовался на проделанную работу.
Perfecto!
Потом встал и объявил:
– А теперь, дорогая, третья часть мерлезонского балета! Может быть, даже самая главная его часть.
Он достал опасную бритву, раскрыл её, подошёл совсем близко.
Марина откинулась назад, с опаской уставилась на блестящее острое лезвие. Он заметил это, рассмеялся:
– Не дёргайся, я же тебе сказал, что всё будет хорошо. Считай, что ты пришла к зубному врачу лечить зубы. Я шучу, не волнуйся, что ты так напряглась? В отличие от зубного врача никакой боли я тебе не доставлю. Кстати, ещё раз о боли. То бишь о страдании. Ты никогда не обращала внимания, что, когда мы смеемся или плачем, у нас практически сохраняется одно и то же выражение на лице? То есть те же самые морщинки, движения бровей, губ. Практически идентичные гримасы. У тебя же есть значок – две маски, Трагедия и Комедия, я именно об этом говорю. Радость и Страданье – это, как пел Окуджава, две вечных подруги. То есть Радость-Страданье – это, конечно, не его терминология, это Блок. «Радость, о радость-страданье, боль неизведанных ран!» Знаешь, откуда это? Да, впрочем, откуда тебе знать! Это «Роза и Крест».
Говоря, Андрей зашёл к ней за спину. Марина вдруг почувствовала, как его рука захватила прядь её волос. И тут же с изумлением увидела, как отрезанные волосы падают на пол. Потом ещё одна прядь… и ещё одна…
Андрей внезапно появился прямо перед ней, напугал её в очередной раз, ей стоило больших усилий по-прежнему сидеть неподвижно. Он не смотрел ей в глаза, изучал её голову, как скульптор, которому предстояло лепить её. При этом губы его шевелились. Марина заставила себя присмотреться, вникнуть в то, что он говорил.
– Ты когда-нибудь видела художника, который рисует портрет? – спрашивал Андрей. И, не дожидаясь её ответа, продолжал: – Если бы у тебя была возможность понаблюдать за его работой, ты бы заметила, что почти до самого конца непонятно, какое выражение лица будет у портрета, то есть будет ли человек, которого изображает художник, плакать или смеяться. Вот здесь ещё осталось.
Он снова сделал несколько взмахов бритвой. Остатки волос посыпались на чёрный шёлк.
Андрей отошёл, прищурился.
– Что ж, всё идёт хорошо. Последний штрих!
Он выдавил ей на голову мыльный крем, взбил его кисточкой и начал брить её наголо.
– Отчего это происходит? Оттого, что и у смеха, и у слёз одна и та же природа. Смеющийся и плачущий человек – это по сути одно и то же. Ни тот, ни другой не могут вести себя адекватно в этот момент, нормально общаться, они оба находятся в одинаковом состоянии аффекта. И перепутать, какое именно это состояние, ничего не стоит, так они похожи. Сама подумай, когда ты смеёшься до колик, у тебя из глаз текут слёзы. Разве не так?
На этот раз он взглянул ей прямо в глаза. И Марина кивнула.
Андрей радостно улыбнулся.
– Я очень рад, что мы наконец начали понимать друг дружку! – объявил он и продолжил бритьё.
Марина сидела, не шелохнувшись, чувствовала, как бритва неприятно скользит по черепу. Снова заставила себя прислушаться к тому, что он говорил.
– Я это знал! Знал с самого начала, что это произойдёт, что в конце концов ты меня поймёшь… Ты идеальная находка. Именно то, о чём я говорю. Ты очень красива, замечательно сложена, но при этом у тебя есть маленький дефект – ты глухонемая, ты не можешь ни слышать, ни говорить. И это прекрасно. Это и есть идеал, если хочешь знать.
Андрей взял полотенце, насухо вытер её бритую голову, отошёл полюбоваться.
