Маловероятно, что Бобров был хорошим актером. Скорее, он давно приготовился к этому вопросу, поэтому и среагировал самым естественным способом — улыбнулся и развел руками. Сотни людей повели бы себя именно так в подобной ситуации. Мысленно Мономах даже зааплодировал генералу, настолько тот был убедителен.
— Ну, дорогой, ты загнул! Откуда у меня ядерная установка? — продолжал валять дурака Бобров. — Это то же самое, что спросить — есть ли у меня космический спутник. «Да, — отвечу тебе я, — вон, стоит во дворе».
— А мне кажется, что вы лжете, — жестко сказал Толоконников.
Он, конечно, рисковал, делая такое смелое заявление. Реакцию Боброва предсказать было невозможно. Он мог вызвать своих мордоворотов и приказать им выдворить нахального гостя за пределы своих владений. А затем сделать так, чтобы Мономах и его люди попали в автокатастрофу. Как те двое охранников, которые сторожили пустую дачу. Бобров мог многое, но рискнуть все же стоило. Ради Лехи Дардыкина. Не рискнув, Мономах потерял бы большее. Друга, который готов был бросится за ним в огонь и воду и который сейчас томился в тягостном ожидании — сколько времени ему еще осталось ждать помощи?
— Вы лжете, генерал, — повторил Мономах. — Чемоданчик у вас. И вы должны отдать его мне.
— Даже, если бы он был у меня, — с усилием произнес Бобров, — то я бы никогда не сделал то, о чем вы меня просите.
— Почему?
— Глупый вопрос. Неужели вы не знаете, кто такие чеченцы? Вы, офицер российской армии! Вы же воевали против них!
— Я не собираюсь отдавать чемоданчик чеченцам, — четко выговаривая каждое слово, сказал Мономах. — Я собираюсь обменять его на моего человека.
— А затем забрать назад?.. Это смешно!
— Это не смешно. Это возможно… Так вы согласны мне помочь?
Несколько минут Бобров молчал, глядя на бутылку коньяка. Затем вскинул голову и нехорошо усмехнулся.
— Вы обратились не по адресу. Потому что, во-первых, у меня нет чемоданчика. Во-вторых, даже если бы и был, то я не вправе рисковать миллионами жизней. Лучше пожертвовать одним вашим человеком, чем потом кусать локти. На войне, как и в политике, свои законы и правила.
— Только не говорите мне потом, что я вас не предупреждал.
— А я и не буду говорить. То, что я только что услышал, это болтовня параноика. Ни больше, не меньше. По-моему, майор, вам стоит обратиться к психиатру.
«А я-то надеялся на инстинкт самосохранения и благоразумие офицера, — подумал Мономах. — Решил, что он все еще способен рассуждать здраво… Ну что ж, если желание властвовать у генерала превыше всех остальных инстинктов, придется применить силу».
Мономах посмотрел на часы. Минутная стрелка приближалась к двенадцати. Он сунул руку за отворот пиджака и, глядя Боброву прямо в глаза, нажал кнопку радиопередатчика. Он знал, что получив сигнал, Степашкин и Паша Иванов немедленно приступят к решительным действиям.
Убедившись, что его охранники приняли сигнал, Мономах вытащил из кармана пистолет и направил его на Боброва.
— Генерал, оказывать сопротивление бесполезно, — спокойно прокомментировал он свои действия. — Положите руки на колени, ладонями вниз и сидите тихо. Если будете шуметь, я нажму на курок.
И, чтобы Бобров прочувствовал всю серьезность момента, щелкнул предохранителем.
Когда в наушнике раздался легкий щелчок, Юрий Сергеевич Степашкин как раз закуривал сигарету. Он как ни в чем не бывало затянулся, стряхнул пепел на ближайший камень и посмотрел на Пашу. Судя по легкой улыбке, внезапно появившейся на лице напарника, тот тоже услышал сигнал. В то же мгновение в его правой ладони сверкнуло лезвие ножа, и стоящий рядом высокий охранник со стоном начал оседать на землю. Упасть он не успел, так как его подхватили крепкие руки Степашкина.
— Эй, мужики! — громко сказал Юрий Сергеевич, обращаясь к парням у забора. — Тут одному из ваших плохо!
Охранники Боброва не были провидцами. Они среагировали на такое сообщение вполне нормально, — позабыв о своей главной задаче (охрана дачи), дружно сбежались к фонтану.
— А что с ним? — взволнованно спросил самый любопытный.
— Похоже на сердечный приступ, — авторитетно заявил Степашкин.
Как ни странно, но ему поверили. Возможно, немаловажную роль сыграл возраст Юрия Сергеевича. По сравнению с охранниками, которым было лет по двадцать пять, Степашкин в свой сороковник казался им глубоким стариком.
— Да вроде он и на сердце никогда не жаловался, — пробормотал один из парней.
— При такой тяжелой работе, как ваша, инфаркт можно схлопотать и в двадцать, — вновь подал голос Степашкин.
Краем глаза он наблюдал на Пашей, который за это время успел юркнуть в близлежащие кусты, вытащить спрятанный под курткой «Клин», навинтить на него глушитель и занять удобную для стрельбы позицию. Этого, конечно же, никто не заметил.
После минутных матерных взаимообвинений, парни пришли к единственно возможному в сложившихся обстоятельствах решению — отнести «сердечника» в дом. Сделать это было поручено Степашкину. Тот, конечно же, не возражал.
Как только Юрий Сергеевич, «бережно» перекинув охранника через плечо, открыл дверь, ведущую в дом, Паша открыл огонь. Парни Боброва, которые все еще бурно обсуждали сердечный приступ сослуживца, были застигнуты врасплох. Расстреляв из пистолета-пулемета с десяток бравых телохранителей, Паша метнулся к задней части коттеджа, ибо по плану он должен был подстраховывать тылы.
Тем временем Степашины, прикрываясь охранником, вбежал в холл. Удостоверившись, что в холле пусто, сбросил тело на пол и ударом ноги распахнул дверь, расположенную справа. На ходу вытаскивая оружие, ворвался в комнату и вдруг понял, что там никого нет. Юрий Сергеевич опустил пистолет и внимательно осмотрелся. Его внимание приковала лестница, ведущая на второй этаж. Сосредоточившись на опасности, он принялся медленно подниматься по ступенькам.
На втором этаже оказалась детская. Милая спаленка, оклеенная смешными обоями. В углу плюшевые игрушки, на стенке — картинка в рамочке, нарисованная детской рукой. Степашкин замер, прислушался и, убедившись, что в комнате тихо, сунул оружие в кобуру. Прежде чем продолжить осмотр комнат, ему было необходимо немного отдышаться. В последнее время Степашкина стало беспокоить сердце. Иногда он чувствовал покалывание в груди и одышку. Видимо, начинали сказываться годы напряженной работы. Но Юрий Сергеевич был слишком самолюбив, чтобы признаться даже самому себе, что ему пора на покой. Естественно, об этих мгновениях физической слабости не знал никто из агентства. Уж такой Степашкин был человек…
Он прислонился к стене и несколько раз втянул носом воздух. Вроде бы полегчало, но до нормального состояния было еще далеко. Юрий Сергеевич вытер выступившую на лбу испарину и привычно помассировал грудную клетку. Теперь ему стало значительно легче дышать.
