Та зима была долгой, затянувшейся на годы замешательства, гнева, печали и усталости, но с цветением гарденбергии во мне что-то пробудилось.
Когда я вышла в сад и увидела первые завязи, которых днем раньше еще не было, то испытала что-то вроде озарения. Да, это были всего лишь бутоны, но то, что они появились из ниоткуда и на глазах превратились в прекрасные цветы, иначе как чудом не назовешь. Я открыла секреты чьей-то жизни, стала свидетельницей чуда, а все потому, что просто обратила на это внимание.
Может показаться нелепым, что такое незначительное изменение в саду для меня стало таким значительным, но то первое наблюдение явилось, образно говоря, устьем моей реки наблюдательности.
Сначала я замечала какие-то отдельные вещи: пыль, клубящуюся на солнце в зале; колибри, вернувшихся на нашу жакаранду; запах жасмина в воздухе.
Мало-помалу этот ручеек наблюдений превратился в поток, который начал проникать через мою броню.
Я замечала глаза своей дочери и то, как радостно они вспыхивают, когда я соглашаюсь с ней поиграть.
Замечала теплое дыхание своего сына, когда он спал у меня на груди.
Замечала, как муж всегда целует меня перед уходом на работу.
Замечала, как бьется мое сердце.
Замечала слова и то, как они на меня действуют.
А потом поток наблюдений стал рекой – улыбок и доброты, закатов и возможностей, важных вещей и мелочей, – вместе с которой тихо прибыла осознанность. Тогда я еще не понимала этого, но осознанность, эта способность замечать мельчайшие детали жизни была достаточно сильной, чтобы постепенно разрушить и начисто смыть мою броню.
Когда обнажилось мое настоящее, чувствующее «я», начали происходить две вещи. Во-первых, я стала более остро ощущать и воспринимать окружающий мир. Больше радости – да, но также больше откровений, больше дискомфорта, больше боли, больше горькой сладости. Больше осознания красоты и трагедии жизни. Впервые за много лет (а может, и за все время) я становилась эмоционально доступной, и это было страшно непривычно и страшно некомфортно.
Во-вторых, я стала более вовлеченной. Я начала действительно слушать, что говорят люди, думать, что говорю сама, и обращать внимание на то, что делаю. Я вдруг захотела от жизни больше.
На этом этапе нашим детям было четыре и два года, и они просто фонтанировали энергией и радостью. Я страшно уставала, потому что Бен работал в городе и обычно уходил, когда дети еще спали, а приходил, когда они уже спали. Но я ожила, прозрела и стала танцевать на кухне, громко смеяться и ездить с открытыми окнами, включив музыку на всю катушку. Иногда я чувствовала себя счастливой без какой-либо видимой причины (что за магия?!) и снова начала писать.
Не знаю, может ли быть у маленьких детей хобби, но у моих оно определенно было – игра в прятки. Они целыми днями играли вместе и просили меня к ним присоединиться. Иногда я пять минут играла вполсилы, но обычно говорила «нет». Точнее, я обещала, что поиграю, когда закончу стирку, разберусь с почтой или вымою пол.
Я знала, что через пять минут им надоест ждать и они оставят меня в покое.
Однажды, когда я была в прачечной, дочка спросила, не могу ли я поиграть с ними в прятки. Я сказала, что не могу, потому что у меня слишком много работы. Может, позже. Она привыкла слышать мое «нет» (что в отношении сладостей замечательно, но в отношении времяпрепровождения с детьми – грустно) и просто ушла.
Не знаю, чем это было вызвано: наблюдательностью или пробуждением, прорезавшимся голосом самосознания или взглядом на красивое, открытое детское личико, – но преимущество моего положения и трагизм моей реакции внезапно пронзили мне душу. Эта славная неугомонная девочка хотела со мной поиграть. Для нее я была достаточно важной и особенной, чтобы в который раз пригласить меня в свой мир. Меня, несовершенную и несуразную. А я в который раз ее отфутболила, слишком занятая такими важными взрослыми делами, как раскладывание белья и мытье пола. Раньше я не менее 30 минут корила бы себя за то, что я никудышная мать, но сейчас просто пошла, нашла своих детей, которые к этому времени уже увлеклись какой-то особо шумной игрой в динозавров и куклы, и спросила, не хотят ли они поиграть в прятки. Со мной.
Я никогда не забуду выражения их лиц. Это была смесь радости, удивления и восхищения, от которой у меня внутри что-то екнуло. Мы проиграли в прятки весь день, и больше всего мне запомнилось захватывающее, пьянящее и давно забытое чувство восторга, которое я испытывала, прячась за дверями, под кроватями и в шкафах. Дети сделали мне подарок, за который я никогда не смогу их отблагодарить. Они помогли мне пробудить в себе радость, изумление и игривость.
Наблюдательность стала проявляться и в других областях. Мой прежде взрывной характер больше не был взрывным – даже когда я перестала принимать антидепрессанты. Я больше улыбалась, и во мне медленно, но верно росла уверенность. Моя повседневная жизнь была осмысленной, как никогда раньше, и, главное, я считала, что этого заслуживаю.
По мере того как расцветал сад и я каждый день уделяла несколько замечательных минут наблюдению за происходящим вокруг, мое подорванное эмоциональное состояние постепенно улучшалось и мы продолжали упрощать свой дом. Каждая машина барахла, отправленная в секонд-хенд, была очередным шагом к свободе, и я физически ощущала, что груз на моих плечах становится легче. Окружающие начали говорить мне, что я лучше выгляжу, и я поняла, что впервые за все время создала в своей жизни буферную зону, помогавшую мне избегать резких перепадов настроения и заскоков. В общем, процесс пошел.
Каждый день я находила время, чтобы попрактиковать наблюдательность и крошечные моменты осознанности: побыть на свежем воздухе, понюхать цветы, изучить повадки пчел, ощутить тепло солнца на своей коже.
Иногда я просто 30 секунд медленно и глубоко дышала (на 4 счета вдыхая, на 4 счета задерживая дыхание и на 4 счета выдыхая). И замечала, что такие маленькие кармашки покоя оказывали мгновенный эффект. Если я чувствовала себя измотанной, взвинченной, злой или уставшей от постоянного шума и гама, эти моменты осознанности помогали мне успокоиться и давали возможность взглянуть на проблему под другим углом и более беспристрастно. Они давали мне пространство.
Но мне было интересно, имеют ли эти практики осознанности долгосрочный эффект. Действительно ли они работают? Правильно ли я их выполняю?
Осознанность, как и расхламление, требует времени для достижения заметных результатов. Конечно, я чувствовала, что мне становится лучше, легче или спокойнее на душе после пятиминутной практики глубокого дыхания, но была далека от того блаженного состояния покоя с умиротворенной улыбкой на лице, которое называется «дзен». У меня все еще случались плохие дни, я все еще с трудом сохраняла терпение, все еще загонялась и частенько опускала руки.
