– А если там засада, на базе? – зачем-то встречаю я, понимая, я что этот вопрос кто-то бы точно задал.
– Вся Аридафия – теперь для нас сплошная засада, – спокойно отвечает Тод, глядя мне в глаза.
– Он прав, Тод, – поддерживает меня Раварта. – Нас там вероятно уже поджидают.
– А вероятно и нет… – он кидает яростный взгляд на сестру, но тут же смягчает её, замечаю почти такой же на её собственном. – Рав, ты же знаешь сколько там припасов. Мы не можем их бросить. Там есть три бронемашины в подземном гараже. На них мы и поедем дальше.
Раварте не нравится план. Это прослеживается в каждой мимической составляющей её лица и в каждом напряжённом особенным образом мускуле тела.
– Если ты не хочешь, я пойду один туда и разведую обстановку, – твёрдо заключает Тод.
– Нет уж, пойдём вместе, – Раварта недовольно супится, сжимая губы. Там, где должны быть рёбра слева под курткой прослеживается колбасовидный выступ. Леопольд отогревается на теле Раварты.
– Тогда выдвигаемся! – командует Тод. Пойдём по боковой тропе двумя отрядами.
Раварта кивает и подойдя ко мне, чуть согнувшись в спине, начинает аккуратно ощупывать ногу вокруг повязки. Алекс продолжает поддерживать меня, закинув мою руку на своё плечо.
– Олави, – обращается Тод к пареньку со светлыми волосами, – с тебя дозор спереди. Ты – наши глаза на километры вперёд.
– Как и всегда! – тут же отзывает паренёк. Тод ухмыляется.
– Тод, а что случилось с базой на бывшем бумажном комбинате? – я не в состоянии сдержать своё любопытство. Тод смотрит вперёд и делает вид, что не слышал моего вопроса.
– Её…её больше нет? – я догадываюсь каким будет ответ, но я должен сам это услышать. – Я думаю, что смогу пойти сам, – обращаюсь я к Алексу, чувствуя, что боль немного стихает. Алекс отходит чуть вперёд, оборачивается, словно проверяя – всё ли со мной в порядке. Я быстро киваю и по моему виду друг понимает, что моё сознание поглощено разговором с Тодом и остальными.
– Да, три отряда атаковали главные вороты, ещё два зашли с тыла, – произносит нехотя Тод. – К счастью, с базы многие успели убраться. Там оставались только дежурные и собиратели урожая.
– А Нори? Нори спаслась?!
– Да. Они с Митчелом уехали в северный Лэйденвиль, город в десятом регионе.
– Я знаю где это, – коротко отвечаю я.
Столичный регион, в котором расположен Мингалос, находится не совсем в центре страны. Сверху на карте от него два северных региона, замыкающих границы Аридафии, а снизу семь южных, ещё один регион располагается бок в бок с ним. Но даже несмотря на это жители Аридафии по привычке называют столичный регион центральным. Десятый регион самый крупный, на картах его северные границы обычно обозначены белой полоской ледяного шлейфа, все ближайшие к нему территории считаются непригодными для жизни. Лэйденвиль – это город, который находится почти на границе между десятым и одиннадцатым регионами. Его численность не велика, но это самый крупный из северных населённых пунктов. Можно предположить, что полиция и служба безопасности Плазмиды неохотно проверяют территории Лэйденвиля и его окрестностей на предмет правонарушений. Там и выращивать особо нечего, разве что отлавливать пушного зверя, да рыбу и полузамёрзших рек. Я рад, что спаслась Нори. На счёт Митчела я даже не сомневался. Уж он точно должен был позаботиться о том, чтобы спасти себя. У меня странные чувства к нему. С одной стороны, он делает неплохое дело, но мне кажется, что он ничем не лучше верхушки Плазмиды. Думая о правительстве, я вдруг вспоминаю о том, что моя мама зала Нори, да и сама когда-то работала предыдущей администрации города. Но она такая, что из неё ничего клещами не вытащишь, если только сама не захочет рассказать. Её прошлая жизнь, как и всё, что касается моего настоящего отца, всегда были темами, запрещёнными для обсуждений. Даже бабушка и дед ничего об этом не рассказывали. Однажды бабушка, когда ещё был жив дед, на кухне попыталась мне сказать, что мама жила когда-то совсем другой, но тут же получила порцию нервного выговора от мамы. Тогда мама сказала ей, что, если бабушка будет лезть не своё дело, больше она её ко мне не подпустит.
– Тебе нужно поесть, – Раварта выпрямляется и целует меня в лоб, уводя из мира воспоминаний и возвращая в здесь и сейчас. От её поцелуя я забываю на несколько секунд о своих мыслях, повязке и слабости.
Мы идём по узкой, едва прослеживающийся среди густого мха, тропе. Каждое мшистое растение – это тонкий ствол с насаженными одна на другую звёздочками. Природа так близко подогнала их друг другу, что получается настоящий ковёр с влажным ворсом. Раварта на некоторое время пропадает из поля зрения, а затем возвращается с тремя сырными лепёшками и бутылкой ягодного сиропа. Я буквально заглатываю куски, разве что, не проталкивая их внутрь пальцами. Становится чуть легче. Сознание проясняется.
– Когда я скажу, – обращается ко мне Раврата, – нужно будет дышать только через нос, мелкими вдохами. Там будет ядовитый газ. От него рвёт. Но луче дышать носом, чтоб меньше попало внутрь.
– Ага, – я киваю, представляя себе картину с двадцатью выворачивающими самих себя наизнанку восстановителей.
– Участок совсем небольшой, там болото совершает клин, – продолжает пояснять Раварта. – Обычно проходим его минут за десять.
– И часто вы тут ходите?
– Ну когда-то доводилось несколько раз за лето, – она пожимает плечами, – когда база была там, по другую сторону леса.
– Ясно… – я не знаю, что ещё спросить.
Мы проходим ещё около двух километров. Каждый шаг отзывается резью в левой ноге. Чтобы отвлечься стараюсь считать количество поваленных деревьев справа и слева от тропы. В основном падают ели, оставляя на месте себя ямы и куски корневищ. Лес действительно сделался суше за последние несколько лет. Удивительно, что за два дня не было ни одного дождя. В моём детстве август славился затяжными дождями. Вода стекала водопадами с крыш, бежала по черной плесени стен и плеском разбивалась о стенки вырытых канав рядом с фундаментами домов. После серии ясных дней дожди случались тёплыми. И мы с Патриком и другими ребятами из школы подставляли рты под водопады с крыш одноэтажных домов. Вода заполняла рот, стремясь просочиться в желудок, но мы этого ей не позволяли. Мы набирали полные рты и вытягивая губы трубочкой, выплёвывали друг в друга тонкие струйки.
Самым неприятным было, когда вода из струи попадала в глаз. Он становился красным и часто опухал. Но кого это заботило! Смех и веселье от самого процесса перекрывали все неприятные ощущения в глазу. Вкус дождевой воды сейчас у меня на языке. Я набираю немного слюны и сплёвываю в мох, представляя, как выстрелил в Патрика. Он там, где-то спереди. Интересно как бы он сейчас отреагировал на подобную выходку. Фу! Какая глупость! Я улыбаюсь и отмахиваю от себя эту глупую идею. Я же теперь взрослый. Мне нельзя себя так вести. Ноги постепенно уходят всё глубже в мох. Под подошвой ботинок хлюпает что-то склизкое. Мы входим на территорию болота. Во рту постепенно сохнет, а нос начинает неприятно щекотать изнутри.
