Как обычно, каждый ребенок получил по два глазированных сырка. Это было постоянным предметом радости для всех воспитанников садика, кроме троих детишек, у которых была аллергия на шоколад или творог.
Воспитательницы прохаживались около детей, следя, чтобы те кушали аккуратно, чтобы старались доедать свои порции. Впрочем, в детсадике номер триста девяносто восемь питание было организовано прекрасно. Так получилось, что основным контингентом здесь были детишки преуспевающих бизнесменов. Родители заботились о своих чадах и потому взяли садик на баланс, жертвуя садику по принципу «кто сколько может». Делалось это помимо обыкновенной оплаты, не такой уж и большой по московским меркам. Сумма в результате набиралась весьма неплохая. Так что директриса смогла нанять приличный техперсонал, нормальных воспитателей и нянечек. И даже зарплаты в этом садике были повыше, чем в среднем по району.
Маша почувствовала, что сзади кто-то дергает ее за свитер. Она повернулась и увидела того самого акселерата Коленьку, за чье поведение она так опасалась. Коля улыбался во все свои белоснежные молочные зубы и протягивал воспитательнице глазированный сырок.
— Угощайтесь, Мария Владимировна! — гордо сказал он.
— А почему ты сырок не скушал? — нахмурилась девушка.
— А я сегодня утром с такими же сырками чай пил. Я наелся посюда! — продолжая тянуть руку с сырком, Коля второй потер себя по горлу. Маша не смогла сдержать смех. И сырок все-таки взяла, чтобы не давать Коле повода для капризов. Видно было, что мальчишка так стремится сделать что-то хорошее, что отвергнуть это значило обидеть.
Коля гордо отправился допивать чай на свое место. Девушка растерянно посмотрела на нежданно доставшееся ей лакомство. Ну и что теперь с ним делать? Таскать в руке, пока не закончится завтрак? Глупость несусветная! Пока эта детвора будет трапезничать, эти злополучные сто граммов творога в глазури превратятся в кашу. Положить некуда. Ладно, черт с ним! Маша разорвала обертку и спокойно начала есть сырок. Пожилая воспитательница одобрительно смотрела на нее. С точки зрения этой дебелой пожилой женщины, Машенька была такая худенькая, что ей непременно следовало больше кушать. Ну и потом, не отняла же она у детей этот несчастный сырок! Сами отдали!
Наконец завтрак кончился. Дети убежали в игровую комнату. Пришла уборщица и стала собирать в большой полиэтиленовый пакет множество ярких хрустящих оберток от глазированных сырков. Среди них было всего три несъеденных — дети очень любили это лакомство.
В то же самое время в добром десятке садиков заканчивались завтраки. И точно так же собирались в мусорные ведра и пакеты «золотинки» со следами шоколада на внутренней стороне. Кроме того, были еще магазины, школьные буфеты и столовые, просто буфеты… Несколько десятков тысяч сырков, произведенных этой ночью, попали на прилавки. Несколько десятков тысяч маленьких, внешне безобидных брикетиков в яркой хрустящей упаковке…
* * *
Смирнов закрыл за собой дверь квартиры, кое-как стянул ботинки, вошел в комнату и буквально упал на диван. Несколько минут он просто лежал лицом вниз, чувствуя запах пыльной материи, стирального порошка от покрывала и от него же — едва заметный запах пота. Голова напрочь отказывалась воспринимать творившееся вокруг, руки судорожно вцепились в подлокотник, дыхание мало-помалу становилось прерывистым. И причиной тому был липкий страх, который накатывал на Федора, как волны расплавленной смолы, сковывающие движения, напрочь лишающие возможности хоть как-то повлиять на события.
Смирнов попытался нормализовать дыхание. Сначала это не получалось — сердце колотилось, как у загнанного зайца, адреналин, казалось, должен был уже капать из ушей, и Федор был вынужден глухо и страшно зарычать. К счастью, этот звук был поглощен обивкой дивана. Но главное — после вопля ему стало реально немного легче.
Минут через пять он наконец-то смог повернуться на спину и глубоко вздохнуть. И вместе с глотком свежего воздуха вспыхнула в голове четкая и ясная мысль: ему осталось жить совсем немного. Счет идет в лучшем случае на дни, а в худшем — на часы.
— Вот попал! — покачал головой Смирнов. И тут, словно откат от приступа страха, на него напал смех. Он свалился с дивана на ковер, стал по нему кататься, хлопая себя руками по ляжкам и захлебываясь от пароксизмов хохота. И только маленькая часть его разума сохранила способность хоть как-то мыслить. Она ехидно спросила: «А не сошел ли ты с ума, дорогой?» И Смирнов честно ответил: «Тут сойдешь!»
Потом его все-таки отпустило по-настоящему. Насколько вообще может «отпустить» человека в такой ситуации. Смирнов сел, отдышался, осмотрелся. Понял, что где-то под ложечкой поселилось ощущение тяжести. И подумал, что теперь, пожалуй, он очень внятно представляет, каково было приговоренным к смерти доживать свои последние часы.
Он пошел в прихожую и взял из пакета флягу с остатками жидкости. Подбросил ее на руке — оставалось еще на донышке. Мучимый каким-то непонятным любопытством, Федор достал из кухонного шкафчика стакан, отвинтил поскрипывающую крышечку и вылил остатки жидкости в прозрачную емкость.
Хмыкнув, Смирнов понял, что представлял содержимое этой фляги совсем другим. Черт его знает, откуда взялось это идиотское представление, но ему казалось, что оно должно быть мутновато-зеленого цвета, а жидкость была почти прозрачная, разве что слегка с желтым оттенком и чуть маслянистая. Он поболтал жидкость, посмотрел на разводы, остающиеся на стеклянных стенках. И, подчиняясь мимолетному порыву, одним глотком допил все, что было в стакане. Собственно, хуже ему сделаться не могло, равно как не могло и прийти невесть откуда спасение. Мир — это удивительно бессовестная и безжалостная штука.
Бросив флягу в мусорное ведро и поставив стакан в раковину, Федор достал из холодильника пакет с остатками вчерашнего молока. Понюхал, поморщился — молоко начало подкисать. Впрочем, брезговать им в сложившейся ситуации было по меньшей мере смешно. Так что Смирнов совершенно невозмутимо запил подпорченным продуктом неприятный привкус, остававшийся после жидкости из фляги.
Вернувшись в комнату, он уселся на диван и опять уставился в потолок. С одной стороны, ему хотелось вот так и просидеть тут до момента, когда смерть возьмет его за горло. А с другой — хотелось успеть сделать еще хотя бы что-то. Не обязательно хорошее — просто что-нибудь такое, чего при обычных обстоятельствах Федор делать не спешил.
Интересная штука: он впервые в жизни всерьез почувствовал свое одиночество. Понятно, что, будь у него семья, он ни за что не согласился бы на участие в деле, предложенном ему.
Вспомнив о том, что он сделал ночью, Смирнов не сдержал нервного смеха. Это же надо, чтобы такая нелепость получилась! Ему ведь обещали немалые деньги и уже выплатили аванс. А в результате получается, что можно и не беспокоиться об остальном. Оно все равно не понадобится — потратить такую сумму за то время, что у него осталось, можно разве что на такие глупые вещи, что даже перед смертью о них думать стыдно!
Кстати, ему еще предстоял один телефонный разговор. Заказчик должен узнать, что задание выполнено.
