— Всем доброго утра! — сказал Неверов, отодвигая для себя стул. — Хотя, судя по всему, к сегодняшним реалиям это не относится.
Дверь комнаты для совещаний открылась, и вошел человек, которого Клим раньше не видел. Худощавый, интеллигентный, напоминавший профессора в престижном институте. Он поздоровался персонально с Неверовым и сел как раз на стул, перед которым лежал ноутбук.
— Можем начинать, — сказал Веденеев. — Говорить будет майор Астахов, Управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.
Это было необычно. УБНОН ФСБ, конечно, пересекался с антитеррористическим подразделением Федеральной службы безопасности, но впервые Клим видел их человека в «Блице» в качестве, так сказать, виновника торжества.
Астахов поправил очки, став похожим на школьного учителя. Причем даже не строгого, а скорее размазню и добряка, мучающегося совестью по поводу каждой поставленной двойки.
— Вчера в рамках плана «Ответный удар» нами проводилась операция по задержанию крупного распространителя наркотиков некоего Романа Ивановича Боженко, цыгана из знаменитого матренинского притона. Взяли тепленьким, нашли столько наркотиков, что из тюрьмы он теперь выйдет очень не скоро. Боженко это понял и начал торговаться. Сказал, что готов «слить» нам своих поставщиков, и таких же распространителей, как сам. Не говоря уж о дилерах пожиже. Мы, ясное дело, активно участвовали в процессе, чтобы выдавить из него как можно больше…
Астахов глянул на часы и продолжил:
— Часа три назад Боженко сказал, что знает о террористическом акте, готовящемся в Москве. Он утверждает, что этот теракт должен состояться в самое ближайшее время.
— Насколько ближайшее? — спросил Марголин, отрываясь от своего абстрактного рисования.
— От нескольких дней до нескольких часов, — ответил Астахов.
— И насколько его сообщение достоверно? — спросил Неверов.
— Это тебе проверять, — раскатился над кабинетом голос Веденеева.
— Боженко очень не радуют сроки, на которые он может загреметь на зону, — сказал Астахов. — В общей сложности мы спокойно можем попросить для него тридцать пять лет заключения. Ему сейчас сорок семь лет — можете представить, когда он выйдет и выйдет ли вообще. Поэтому цыган настроен выторговывать для себя все, что можно.
— Хорошо. Он сообщил только о возможности теракта или дал какую-то конкретную информацию? — спросил Клим.
— Боженко сказал, что при нем шел телефонный разговор о предоставлении машины для перевозки некоего груза. Разговор вел цыганский барон Гыча Лузянинов — наш фигурант был у него в прошлую пятницу, договариваясь о финансовых делах своего клана. Лузянинов разговаривал с кем-то довольно долго и сказал буквально следующее: «Только ты смотри, чтобы мой водитель вернулся живым, а то уж очень груз у тебя нехороший!» А чуть попозже добавил: «Предупредишь моих людей, когда начнется, чтобы никто не погиб!»
— Туманно, если честно, — покачал головой Неверов.
— Расслабились, привыкли к тому, что информации разливанное море. — подала голос Ольга. — Давайте думать, бойцы!
— Боженко нужен нам для допроса, — сразу же сказал Веденеев.
— Да хоть сейчас забирайте, — пожал плечами Астахов. — Он в допросной до сих пор сидит. Мы так и подумали, что отправлять его в камеру нет смысла.
— Закончим здесь — я за него возьмусь, — сказал Неверов. — Но позвольте спросить, Андрей Прохорович, вы уверены, что есть причина устраивать весь этот сыр-бор?
— Работа такая. Если ты не понял еще, — буркнул Веденеев, и Клим отстал. Уж чему-чему, а феноменальному чутью полковника на разного рода кризисы он верил. Опять-таки, когда речь заходит о терроризме — лучше переборщить с бдительностью, чем пропустить мимо ушей предупреждение. Увы, Неверову доводилось проигрывать в противостоянии мразям. И иногда, когда на Клима накатывало, он буквально видел укоризненные глаза тех, кого не удалось спасти.
— Вообще, есть еще момент, который заставляет задуматься, — сказал Астахов. — Со слов цыганского барона можно утверждать, что угроза вряд ли будет иметь адресный характер. Скорее речь идет о таком террористическом нападении, которое ставит своей целью унести как можно большее количество жизней, не считаясь с тем, кому эти жизни принадлежат. Взрыв в общественном месте, например. Мы успели собрать немного информации о перемещениях цыган из клана Лузянинова. И оказалось, что из ста сорока человек, которые признают его своим лидером, за последнюю неделю из Москвы уехало пятьдесят восемь человек.
— Это не слишком удивительно, — покачал головой Марголин. — Цыгане часто разъезжают.
— Сезон заканчивается, — покачал головой Астахов. — Все, кто могли сорвать себе выгодную работу, — сорвали. К тому же эти люди снимались целыми семьями. Когда уезжают мужчины — это одно, а вот отъезд семей в полном составе, да еще так стихийно, может значить совсем другое.
— Особенно если знать про то, что сказал Тыча, — согласился Сигизмунд.
— Я так думаю, что пора мне навестить этого цыганского барона, — сказал Неверов. — Возражения имеются?
— Работай, — буркнул полковник Веденеев, — пока мы тут головы друг другу дурим.
— А как насчет формальной причины моего визита к Лузянинову? Или мы уже миновали стадию пустого документального формализма и мне можно открывать двери к подозреваемым ногами?
Веденеев хмыкнул и вопросительно посмотрел на Астахова. Тот развел руками.
— У нас тоже ничего.
Майор Неверов вздохнул.
— Ладно, хрен с ним. Но отмазывать меня потом сами будете, если «телеги» пойдут.
Впрочем, Неверову уже самому казалось, что отмазываться не придется. То ли паранойя проснулась ни к селу ни к городу, то ли на самом деле над столицей сгустились тучи…
Оказавшись на лестнице, Клим вытащил рацию.
— Дежурная группа, на выход! — приказал он.
* * *
Люди, которые работали здесь, являлись всего-навсего приложением к тоннам целлюлозы, хранившим на себе историю в самом концентрированном проявлении — в виде печатных и рукописных строк, штемпелей и картонных обложек. Казалось, бумага заполонила здесь все — двери по-бумажному шуршали, открываясь, а в любом месте здания воздух пах старыми страницами и типографской краской. И даже шаги охранника, идущего по коридору цокольного этажа, раздавались газетным шелестом.
Из трех охранников, несущих свою службу в Центральном архиве, Макарыч был самым принципиальным и въедливым — сказывались годы службы во внутренних войсках. Охрана исправительных учреждений, конвой и наблюдение за заключенными — все это сделало его абсолютно несносным типом, с точки зрения окружающих. Он внимательно рассматривал пропуска даже тех сотрудников, которые были ему знакомы, никогда не упуская возможности не пустить забывчивых без скандала и записи в регистрационной книге. Хотя, конечно, это распространялось только на рядовых сотрудников — Макарыч не рискнул бы наехать на руководство. Перед тем, кто имел хоть какую-то власть в архиве, он был угодлив и предупредителен.
