Умом Иван Алексеевич понимал, что, наверное, не прав, но предпочитал на всякий случай держаться от «духов» подальше, потому что после давней контузии далеко не всегда был в состоянии следовать голосу рассудка. Он полагал, что это все от расшатавшихся за восемь лет войны нервов. Увы, врачи считали иначе, и со временем Твердохлебов перестал с ними спорить: в конце концов, должны же эти коновалы хоть за что-то получать деньги!
Врачей Иван Алексеевич Твердохлебов, мягко говоря, недолюбливал — может быть, не так сильно, как мусульман, но тоже изрядно. Причин тому было несколько, и Иван Алексеевич ничуть не затруднился бы перечислить их все по порядку, даже будучи разбуженным посреди ночи.
Во-первых, он не любил врачей за то, что те несколько раз подряд спасали ему жизнь. То есть, когда спасали, он был им благодарен, потому что не знал, дурень, КАКУЮ жизнь они ему сохраняют. Если б знал — перегрыз бы глотку первому подвернувшемуся под руку извергу в белом халате, отобрал бы у кого-нибудь скальпель и быстренько вскрыл себе сонную артерию.
Во-вторых, именно они, добрые айболиты, записали его в психи и комиссовали, прилепив позорную инвалидность. Именно с этого, по твердому убеждению Ивана Алексеевича, начались все его беды. Запись в истории болезни — чепуха, но ведь они, мерзавцы, ухитрились убедить всех вокруг, даже жену, в том, что он, Иван Твердохлебов, — ненормальный!
Жена умерла именно из-за этой уверенности, в этом Иван Алексеевич не сомневался ни минуты. Она до последнего скрывала свою болезнь, не желая его волновать, а потом, когда делать вид, что ничего не происходит, уже не осталось сил, тихо угасла в течение какой-нибудь недели. У него осталась квартира, дача и мотоцикл; даже продай он все это и последнюю рубашку в придачу, денег на операцию все равно не хватило бы, но, пребывая в блаженном неведении, он ДАЖЕ НЕ ПОПЫТАЛСЯ! А эти коновалы, в свою очередь, до самого последнего момента скрывали от него свое бессилие.
Интересно получается: за деньги можем, а без денег — увы, увы… Клятву Гиппократа они давали, сволочи…
Он ненавидел их деланое участие и подленькую увертливость, ненавидел профессиональную уверенность, с которой они, напустив на себя умный вид, изрыгали глупости по поводу состояния его здоровья. Когда он жил в городе, их визиты были регулярными, и это послужило еще одной причиной его побега на лоно природы. Ему все чаще приходило в голову, что этим дело не кончится: рано или поздно наступит день, когда придется разорвать последнюю связь с цивилизацией и навсегда уйти в лес, чтобы больше не видеть людей, которые все больше превращались в банду буйных идиотов. Да-да, именно так и не иначе: Иван Алексеевич Твердохлебов был нормален, это мир вокруг медленно, но верно сходил с ума.
Иван Алексеевич оставался одним из немногих, у кого хватало силы воли и упрямства сохранять здравомыслие и верность принципам в творящемся вокруг бедламе. Он жил на даче, возделывал огород, собирал грибы, ездил на старенькой, трескучей, чиненой-перечиненой «Яве», ловил рыбу (удочкой и спиннингом, а не донками и сетями, как это нынче стало модно) и долгими вечерами читал взятые в библиотеке детективные боевики. Авторы писали эту белиберду быстрее, чем Иван Алексеевич успевал ее прочитывать, и это была, пожалуй, единственная примета времени, которая его целиком и полностью устраивала. Отождествляя себя с непобедимыми героями, Твердохлебов начинал чувствовать что-то вроде надежды — а может, мир все-таки состоит не только из одного дерьма? А вдруг он не один, вдруг такие люди действительно существуют? Ведь были же они рядом с ним в Афгане, ведь не все же погибли, умерли, покончили с собой, продались за грязные буржуйские деньги!..
Хотя как знать. Даже Серега Сухов незадолго до смерти стал почти таким же, как все, а кое в чем, пожалуй, и хуже. Уж как Иван Алексеевич его просил, как уговаривал остановиться, пока не поздно! Даже приказывать пытался, но времена давно переменились, и авторитет боевого командира, по всему видать, превратился для сержанта Сухова в пустой звук. Для него были важнее другие авторитеты — зеленые, с портретами американских президентов. И результат, как водится, не заставил себя долго ждать. Эх, боец, боец! Где ты сейчас, каково тебе там?
Иван Алексеевич поднял голову и сквозь ажурный полог сосновых ветвей посмотрел в безоблачное голубое небо, словно и впрямь рассчитывая встретиться взглядом со своим взводным сержантом Сергеем Суховым. Увы, даже если «товарищ Сухов» в данный момент взирал на бывшего майора Твердохлебова из заоблачных высот, Иван Алексеевич этого не заметил, что, по его мнению, служило лишним подтверждением его полной вменяемости: если б он был не в себе, так сейчас непременно увидел бы среди небесной голубизны знакомое смешливое лицо на фоне широких белых крыльев…
— С небес слетает он, как ангел, зато дерется он, как черт, — пробормотал Иван Алексеевич старую присказку про десантника и, тяжело вздохнув, тронулся в обратный путь.
По дороге он опять обдумывал идею окончательно переселиться в лес, которая казалась ему все более заманчивой. Времени до осенних дождей и холодов было еще хоть отбавляй, что позволяло наладить какой-никакой, пусть самый спартанский, быт и сделать запасы на зиму. А что? Ведь это ж подумать только, что бывает такое блаженство: на многие километры кругом только деревья, птицы, лесное зверье и ни одной, ну, ни единой человеческой рожи!
Оставалось только расплатиться по счетам. Майор Твердохлебов — не какой-нибудь там шаромыжник, а советский офицер. А советский офицер всегда вовремя и сполна отдает долги и никому не позволяет плевать себе в физиономию. И еще: сам погибай, а товарища выручай. А если выручить не удалось, хотя бы отомсти тем, кто виновен в его смерти…
Иван Алексеевич уже начал платить по длинному счету, который весь, до последней запятой, хранился в его памяти. То, что было блестяще начато в центре Москвы, а затем аккуратно и вполне логично завершено на Каширском шоссе, являлось только первым в длинной серии запланированных платежей. Всех деталей плана Твердохлебов не знал, да его это и не интересовало: в начавшейся шахматной партии он был не игроком, а всего лишь фигурой, хотя и крупной. Пожалуй, он был ферзем, который только что взломал оборону противника, снеся с доски несколько черных пешек. Это было проделано блестяще, и теперь белый ферзь отдыхал на запасной позиции, ожидая, когда опять наступит его очередь сделать ход. Шахматы — великая игра, и главная ее прелесть заключается в том, что короля в ней не уничтожают физически, а загоняют в крысиный угол, откуда нет выхода, и вынуждают позорно капитулировать. Не так давно, что-то около полугода назад, мат поставили Сергею Сухову, и теперь его бывший командир твердо намеревался проверить, так ли хорош игрок, который это сделал.
Он прошел мимо тропинки, в конце которой из кустов выглядывали металлическая сетка ограды, распахнутая настежь калитка и шиферные крыши дач. Идти через поселок ему не хотелось — это означало встречаться с людьми и, быть может, даже поддерживать какие-то никчемные разговоры. Например, про грибы — что вот-де, погода стоит, казалось бы, самая что ни на есть грибная, и рожь уже вышла в колос, а белых все нет как нет, да и сыроежки что-то не торопятся…
