Кроме всего прочего, спасаться бегством, ничего не оставив противнику на память о себе, было не в правилах командира десантно-штурмового батальона Твердохлебова.
Время в индивидуальной Вселенной майора Твердохлебова остановилось в тот самый миг, когда мощный взрыв сбросил его с лобовой брони бронетранспортера. Майор увяз где-то во второй половине восьмидесятых и окаменел там, как муха в куске янтаря. Контузия, неприятие того, что творилось в стране на рубеже восьмидесятых и девяностых, и вызванное всем этим нервное расстройство возвели вокруг частного мироздания Ивана Алексеевича стены, которым позавидовала бы любая цитадель Средневековья. Поэтому суетная современная жизнь обтекала его с двух сторон, как быстрая река, бурля и пенясь, обтекает торчащий на самой стремнине валун, не оставляя на его гладкой поверхности видимых следов. Он совершенно искренне полагал, что его дом — его крепость, что смелого пуля боится, что у всех без исключения сотрудников правоохранительных органов обе ноги левые и что его архаичный красный мотоцикл служит наилучшей гарантией полной незаметности. А когда жизнь, в течение которой он столь опрометчиво вмешался, без видимых усилий вышибла ворота возведенной им цитадели и ворвалась внутрь, топча коваными сапогами хрупкие цветы иллюзий, Твердохлебов отступил на заранее подготовленные, тщательно укрепленные позиции и занял круговую оборону.
Связь с действительностью временно прервалась; пенсионер, проводящий свои дни за возделыванием огорода, собиранием грибов и чтением третьесортных боевиков, не прекратил свое существование — он просто взял небольшой тайм-аут, а его место занял матерый, опытный профессионал-десантник. Выйдя на исходную позицию, он в последний раз проверил снаряжение и очень удивился, обнаружив у себя в руке плетеное лукошко с грибами. Пожав плечами, он отбросил этот посторонний предмет. Лукошко покатилось по склону, подпрыгивая и щедро разбрасывая рыжие лисички и разноцветные сыроежки, а потом застряло в кусте орешника.
Противник хозяйничал на даче, как у себя дома. Видимо, те, кто возглавлял этот налет, пришли к выводу, что Твердохлебов давным-давно дал тягу куда-нибудь за Уральский хребет. А почему, собственно, он этого до сих пор не сделал? — промелькнул где-то на заднем плане сознания вопрос. В сущности, это было уже неважно: что сделано, то сделано и не может быть переделано. Важно было другое: приписав Ивану Алексеевичу разумный поступок, которого тот по неизвестной ему самому причине не совершил, противник расслабился.
На глазах у майора сидевшие в засаде омоновцы начали покидать позиции и лениво стягиваться к дому. Некоторые закуривали прямо на ходу, небрежно прижимая автоматы локтями к твердым из-за бронежилетов бокам. Один, сказав что-то находившемуся ближе всех коллеге, свернул к нужнику, за которым притаился Твердохлебов. Дымящаяся сигарета торчала из круглого отверстия трикотажной маски; в двух других отверстиях поблескивали глаза, без определенной цели шарившие по сторонам.
Омоновец вошел в нужник и встал, широко расставив ноги, спиной к открытой настежь двери. Поза у него была очень характерная, и верно: вскоре послышался плеск мощной струи и долгий, раскатистый треск, с которым простодушный воин выпустил на волю излишки газа.
Иван Алексеевич великодушно позволил ему справить нужду и застегнуть штаны, после чего точно и сильно ударил ребром ладони по белевшей между воротником и краем трикотажной маски полоске незагорелой кожи. Омоновец крякнул и начал валиться головой вперед, норовя проломить ею заднюю стенку сортира. Твердохлебов подхватил его, развернул лицом к себе и аккуратно усадил на пол. Пол был обильно залит мочой, что сулило омоновцу дополнительные неприятные ощущения после того, как он придет в себя, но майора это ничуть не беспокоило: кто ж виноват, что он не способен попасть струей в дырку? Если стреляет он так же метко, как мочится, ему самое место не в ОМОНе, а в богадельне…
Тупоносый милицейский автомат, пистолет Макарова, вороненые наручники, электрошокер и баллончик со слезоточивым газом в два счета поменяли хозяев. В заднем кармане серых камуфляжных штанов обнаружился бумажник с приличной по меркам пенсионера Твердохлебова суммой в рублях и даже, черт возьми, в иностранной валюте. Это было неудивительно. Книги, которые читал на досуге Иван Алексеевич, не лгали, по крайней мере, в одном: нет такого запретного плода, от которого не вкусили бы сотрудники российских правоохранительных органов.
Напоследок, просто чтобы противник лучше представлял себе, с кем имеет дело, Иван Алексеевич нашел во внутреннем кармане поверженного российского Голиафа служебное удостоверение, развернул его и аккуратно пригвоздил к дощатой стенке нужника тем самым перочинным ножиком, с которым ходил за грибами.
Когда он уходил, его наконец заметили. Кто-то заверещал, как недорезанный, требуя, чтобы он остановился; вслед за дурацким предупреждением прозвучал выстрел — естественно, в воздух. Иван Алексеевич лишь иронически усмехнулся: противнику было угодно зачем-то соблюдать видимость приличий и правил. Что ж, в добрый час! На войне стреляют без предупреждения, и чем позднее противник усвоит эту простую истину, тем больший урон успеет нанести ему одинокий белый ферзь.
Вырвавшись из колючих объятий разросшейся на пустующем участке облепихи, майор Твердохлебов в два прыжка пересек открытое пространство дороги, взбежал наверх по косогору и почти беззвучно растворился в зарослях молодого березняка, заполонивших обширное пространство, некогда являвшееся стадионом пионерского лагеря «Журавушка».
Глава 5
Благодаря мстительному упрямству майора Свинцова Климу Неверову пришлось заново, и притом в одиночку, проделывать работу, которую до него столь блестяще провели оперативники убойного отдела. На телефонные звонки Свинцов не отвечал, и это было вполне объяснимо: наступил уикенд, и истомленный непосильным трудом майор, скорее всего, просто отключил тот из своих мобильных телефонов, которым пользовался по служебной надобности. Посему ни имен свидетелей, ни номера замеченного на местах обоих преступлений мотоцикла Неверов не получил, в результате чего был вынужден почти до утра просидеть за компьютером, сначала разыскивая в базе данных ГИБДД владельцев мотоциклов «Ява-350», а затем сопоставляя добытую информацию со сведениями, извлеченными из других баз данных — увы, далеко не полных, хотя компьютеризация в Москве длилась не первый десяток лет и зашла уже довольно далеко.
Результатом этого ночного бдения стал список из четырех имен людей, которых следовало проверить на предмет их участия в недавнем налете. Откровенно говоря, Клим не ожидал, что владельцев мотоциклов «Ява» в Москве окажется так много; впрочем, у него была надежда, что из всех этих древних драндулетов на ходу по сей день остается только один, от силы два.
Он собирался встать часиков в семь, но организм оказался хитрее. Организм поздно лег спать и хотел выспаться; кроме того, организму было доподлинно известно, что наступившая суббота у большинства нормальных россиян считается выходным днем, и он решил для разнообразия присоединиться к их сплоченным рядам. В итоге, когда Неверов наконец продрал заспанные глаза и, зевая и волоча ноги в домашних шлепанцах, побрел на кухню заваривать кофе, было уже начало двенадцатого.
