— И?..
— И я должен добраться до него раньше, чем в этой войне появятся новые жертвы. Я так понимаю, что Скороход, хоть и «приличный дядька», не станет сидеть сложа руки и ждать, когда его шлепнет полоумный инвалид. Да и заказчик, видя такое дело, тоже постарается как можно скорее убрать сбесившегося исполнителя. Не понимаю, кстати, почему он этого до сих пор не сделал… Так что, Федор Филиппович, если мы не хотим, чтобы все концы в этом деле были обрублены, мне придется в очередной раз проявить свою разносторонность. Мне надо быть не в стороне от событий, а в самом их центре. Отсюда вопрос: нет ли у вас какого-нибудь выхода на Скорохода, а еще лучше — на начальника его службы безопасности?
— Ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что старший менеджер Нимчук приказал долго жить, — быстро подхватил Клим, — и его место вакантно. А я всю жизнь мечтал покататься на машине с полным багажником баксов!
— Учти, это очень нездоровое занятие, — заметил генерал.
— Курить и хлестать литрами кофе тоже нездоровые занятия, — сказал Клим, делая глоток из чашки и с удовольствием затягиваясь сигаретой. — Зато какие приятные!
— Все-таки ты ненормальный, — с убеждением произнес Федор Филиппович.
— Что и требовалось доказать, — удовлетворенно констатировал Клим.
— Ладно, — вздохнул генерал, — попытаюсь что-нибудь придумать. Только будь осторожен.
В ответ на последнее замечание, которое Неверов не без оснований считал бессмысленным, он только хмыкнул. Темные стекла его очков были обращены к реке, и в них, как в паре зеркал, отражалась слегка искаженная панорама Кремля.
Глава 6
Павел Григорьевич Скороход галантно отодвинул кресло (именно кресло, ибо назвать эту в высшей степени солидную и одновременно изящную конструкцию из гнутого темного дерева и обшитых кремовым плюшем подушек стулом просто не поворачивался язык), помог даме сесть и только после этого уселся сам. Набежавший официант первым делом поставил на столик вазу и, приняв у Анны Кирилловны роскошный букет, бережно водрузил его туда. Под мышкой у него была зажата тисненая кожаная папка с меню; отстранив меню движением большой белой ладони, Скороход по памяти продиктовал заказ на двоих, кивком отпустил официанта и с очаровательной улыбкой повернулся к своей спутнице.
Анне Кирилловне было уже, наверное, под пятьдесят, но выглядела она от силы на сорок, а когда давала себе труд как следует почистить перышки — вот, например, как сейчас, — ей легко было дать тридцать, от силы тридцать пять. Павел Григорьевич разглядывал ее с нескрываемым восхищением, как обычно гадая, какова она была в свои двадцать лет. Есть женщины, которые, как хорошее вино, с годами становятся только лучше; судя по всему, Анна Кирилловна относилась именно к этой породе. Время ничуть не повредило ее красоте и обаянию, а, напротив, придало им законченный, совершенный блеск.
Разумеется, здесь не обошлось без новейших достижений косметологии, а может быть, и пластической хирургии. И разумеется, все это стало возможным лишь благодаря стабильному и притом довольно высокому доходу, который на протяжении многих лет получала эта хрупкая женщина. За что? Ну, это разговор особый…
Скороход неимоверным усилием воли взял свои мысли под жесткий контроль и заставил их свернуть прочь со скользкой дорожки, по которой они совсем уже было устремились. Он знал, что возвращения на эту кривую тропку не миновать — таков уж был предстоящий разговор, таковы были их отношения с сидевшей напротив шикарной дамой, — но старался по возможности оттянуть этот момент. Для успеха переговоров Анну Кирилловну надлежало максимально к себе расположить. Это было бы проще пареной репы, окажись собеседница пустоголовой фифой, которую волнует только состояние ее ногтей и гардероба, но Анна Кирилловна, увы, была умна и проницательна, как тысяча чертей, что сильно усложняло стоявшую перед Павлом Григорьевичем задачу.
Она превосходно знала, зачем ее заманили в этот роскошный кабак, и, пожалуй, могла бы сама, не дав Павлу Григорьевичу раскрыть рта, почти слово в слово пересказать все, о чем он собирался с нею говорить. То есть, говоря простыми словами, явилась она не на свидание, а на деловые переговоры — собранная, настороженная, готовая к защите и нападению, как боксер на ринге. У нее имелось громадное преимущество перед Павлом Григорьевичем, поскольку ей эти переговоры были совершенно не нужны, и она могла с чистой совестью в любую минуту встать, повернуться и уйти, а при желании даже швырнуть Скороходу в физиономию подаренный им же букет — все равно он был перед ней бессилен, так чего уж там!
Поэтому стоявшая перед Павлом Григорьевичем задача была по плечу далеко не каждому. Чтобы добиться хоть какого-то успеха, он должен был превратить боксерский поединок в подобие романтической встречи — обаять, очаровать, добиться искреннего к себе расположения. Анна Кирилловна знала, что он попытается это сделать и что он знает, что она об этом знает. Это здорово смахивало на попытку объехать дорожную пробку по тротуару на трамвае; все ходы и уловки, к которым мог прибегнуть Скороход, были известны наперед, и, чтобы убедить чересчур проницательную собеседницу в своем добром к ней расположении, он был просто обязан это расположение испытывать. А испытывать к Анне Кирилловне доброе расположение, думая о том, о чем он начал было думать, представлялось решительно невозможным. Стоило только вспомнить, где она работает и чем занимается, как в душе закипала бессильная злоба, а за ширмой красиво очерченных, умело подведенных и все еще весьма соблазнительных губ успешно сражающейся со старостью красавицы начинали чудиться длинные и острые, как иголки, клыки вечно голодной упырихи.
Первым делом, как водится, принесли вино, потом закуску. Под вино и легкие салаты болтали о пустяках: о выставках, концертах и даже о погоде. Павел Григорьевич похвастался своими последними приобретениями (из-за которых отчасти и угодил в нынешнее бедственное положение). Анна Кирилловна со светской улыбкой сообщила, что знает о купленных им картинах. Сказано это было как-то так, что сразу стало понятно: об этих картинах она знает все, начиная от суммы, за них заплаченной, и кончая тем не вполне законным путем, каким они попали Павлу Григорьевичу в руки. Это был расчетливо нанесенный удар; впрочем, ничего иного на начальном этапе переговоров Скороход и не ждал, так что словесная оплеуха была встречена им с обворожительной улыбкой.
— Так приятно в наше суетное время встретить человека, знающего толк в настоящем искусстве, — сообщил он, на что собеседница ответила ему точно такой же обворожительной и с виду искренней улыбкой.
Анна Кирилловна была крепким орешком, но Павла Григорьевича утешал уже тот факт, что она согласилась встретиться, да не где-нибудь, а в одном из лучших ресторанов Москвы. Сидеть здесь, на виду у всего бомонда, в компании небезызвестного Павла Скорохода означало давать богатую пищу для сплетен. Впрочем, репутация у нее была прямо-таки стерильная, да и бомонду, в сущности, не было до нее никакого дела, ибо она к нему не принадлежала. У нее был свой узкий круг общения, свои обязанности и права, разобраться в хитросплетениях которых мог только человек, всю жизнь отдавший государственной службе, да и то, наверное, не каждый. Лопающаяся от шальных денег попсовая тусовка интересовала Анну Кирилловну не больше, чем теплая компания опарышей, копошащихся в выгребной яме деревенского сортира.
