Более чем реальная угроза стать центральной фигурой очередной сплетни направила мысли Павла Григорьевича в новое русло. А почему, собственно, сплетня должна быть беспочвенной? Анна Кирилловна хороша собой — то есть это будет хотя бы не противно. Если приглядеться, видно, что штучка она весьма горячая, только держит себя в узде. А может, и не держит, а просто умело выбирает партнеров и соблюдает элементарные правила конспирации, что при ее работе неудивительно. Так почему бы и нет? Она не замужем, уже лет пять как развелась. А если б даже и не развелась, что с того?
Скороход немного знал ее бывшего мужа. Слизняк и недотепа, он, наверное, до самой смерти не нашел бы своего места в жизни, если бы кое-кто исключительно из уважения к его супруге не организовал специально для него (!) некий департамент, ведавший учреждением и проведением разнообразнейших лотерей и, естественно, сбором доходов, оными приносимых. Благие намерения, как это часто случается, дали результат, прямо противоположный ожидаемому: почувствовав себя большим начальником и ощутив вкус настоящих денег, безголосый слизняк расправил отростки, казавшиеся ему орлиными крыльями, и попытался воспарить над супругой, официальная должность которой не могла сравниться с тем руководящим постом, который теперь занимал он.
Дурак может сойти за умного, пока помалкивает в тряпочку. Но когда он открывает рот и начинает вещать и поучать, всем вокруг становится предельно ясно, с кем они имеют дело. Наверное, Анна Кирилловна всегда знала, за кем она замужем, но мирилась с существующим положением вещей, пока об этом не знали окружающие. А когда тайное стало явным, неизбежное случилось: брак рухнул. Бывший муж по сей день занимал ту самую руководящую должность, которая на деле являлась мудреной разновидностью обыкновенной синекуры, и, по слухам, был доволен жизнью. Была ли довольна Анна Кирилловна, оставалось только гадать, что представлялось занятием решительно бесполезным, поскольку было заранее понятно, что любые догадки на ее счет никогда не будут ни подтверждены, ни опровергнуты.
Так что, если бы Павлу Григорьевичу и впрямь захотелось рискнуть, путь был свободен — по крайней мере, на первый взгляд. А если даже и не свободен, если эта отчаянная попытка заведомо обречена на провал, она все равно послужит ему дополнительным плюсом в глазах Анны Кирилловны. Женщины склонны жалеть отвергнутых ими ухажеров — естественно, если ухажер не полное дерьмо и, помимо влюбленности, может похвастать хоть какими-то еще положительными качествами. Скороход без ложной скромности считал, что положительных качеств у него хоть отбавляй, так что, если его ухаживания и будут отвергнуты, некоторая толика жалости ему обеспечена. А жалость — это уже полдела. Кто-то из классиков сказал, что жалость унижает человека. Ну, так его, родимого, многое унижает. Тот, кто всерьез намерен заняться бизнесом в России, должен быть готов ко многому, в том числе и к унижениям, по сравнению с которыми какая-то там жалость выглядит просто даром небес.
Задумавшись, Павел Григорьевич частично потерял контроль над своим лицом, и Анна Кирилловна не преминула это заметить.
— Вы чем-то озабочены, — нейтральным тоном произнесла она и, насадив на вилку кусочек помидора, с большим изяществом отправила его в рот. — У вас неприятности?
— Неприятности мои вам известны, — вздохнул Скороход, — но думал я на самом деле о другом. Сказать, о чем?
— Если это не секрет, — великодушно разрешила Анна Кирилловна, отправляя вслед за помидором крошечный кусочек ветчины. На безымянном пальце левой руки, в которой она держала вилку, на мгновение вспыхнул острым радужным блеском приличных размеров бриллиант.
— Я подумывал о том, чтобы вас куда-нибудь пригласить, но никак не мог найти подходящую формулировку, — сказал Павел Григорьевич.
Анна Кирилловна картинно приподняла тончайшие брови — не то аккуратнейшим образом выщипанные, не то попросту татуированные.
— Но вы меня уже пригласили, — отпиливая от ломтика ветчины очередной микроскопический кусочек, напомнила она. — Разве нет?
При виде того, что красовалось на зубьях вилки, в голову Павлу Григорьевичу сами собой полезли слова с приставкой «нано-» — нанотехнологии, наночастицы…
— Я имел в виду нечто иное, — с притворным смущением признался Скороход. — Видите ли…
— Вижу, — продолжая деловито разделывать лежащий на тарелке и без того небольшой ломтик ветчины на молекулы и атомы, ясным голосом сообщила Анна Кирилловна. — Неплохой ход, Павел Григорьевич. Не самый свежий и оригинальный, однако неплохой. По крайней мере, смелый. Не каждый мужчина отважился бы ухаживать за женщиной моего возраста. Поверьте, я по достоинству оценила вашу отвагу. Но — увы…
— Жаль, — тоном констатации произнес он, чувствуя себя примерно так же, как перворазрядник из общества «Трудовые резервы», неожиданно увидевший в противоположном углу ринга Мухаммеда Али. Это было новое для Павла Григорьевича ощущение, и, положа руку на сердце, он не находил в нем ничего приятного.
— Несомненно, — с холодной уверенностью подтвердила она и аккуратно положила вилку и нож, наконец-то оставив в покое злосчастную ветчину. — Знаете, Павел Григорьевич, давайте говорить начистоту. Ваше время стоит дорого, да и меня за опоздание с обеденного перерыва по головке не погладят.
— Так уж и не погладят? — рискнул усомниться Скороход.
— Вообразите себе, да. Порядки у нас достаточно строгие.
— Уж это что да, то да, — вздохнул (на этот раз непритворно) Павел Григорьевич. — Знаем мы ваши порядки…
— Вот видите. Поэтому я вас убедительнейшим образом прошу: перестаньте, наконец, маневрировать и будьте любезны перейти к делу, ради которого вы меня сюда пригласили.
Скороход, уже не скрываясь, огорченно крякнул.
— Тогда давайте перестанем маневрировать вместе, — предложил он. — Просто для экономии нашего с вами драгоценного времени. Идет? К чему задавать вопросы, ответ на которые известен? Вы знаете, что у меня крупные неприятности, знаете, в чем они заключаются, так зачем вам меня мучить? Ведь вы же отлично видите, что я приполз к вам, истекая кровью, молить о пощаде!
Анна Кирилловна изобразила сочувственную улыбку — не улыбнулась, а именно сделала вид, что улыбается, не очень стараясь, чтобы это выглядело натурально.
— Боюсь, вы ползли, истекая кровью, совсем не в ту сторону, — заметила она. — Да, я осведомлена о природе ваших неприятностей. Но и вы, в свою очередь, знаете, кто я и чем занимаюсь. Я — просто ящик стола или, к примеру, почтовый ящик. Один человек кладет в ящик конверт, другой — вынимает. И ящик просто физически, от природы не в состоянии хоть как-то повлиять на взаимоотношения того, кто кладет в него корреспонденцию, и того, кто ее оттуда достает. Кроме того, простите за откровенность, я вряд ли стану переживать, если ваш бизнес прекратит свое существование. Пользы от него никакой, зато вреда предостаточно.
— Насчет ящика вы явно скромничаете, — возразил Скороход. — А насчет бизнеса… Ну, согласитесь, табак и водка наносят обществу вред, несопоставимый даже с самыми мрачными, фатальными и роковыми последствиями так называемой игромании. Но никто, заметьте, на этом основании не закрывает табачные и водочные компании. Отбери у людей водку — и они станут гнать самогон и употреблять денатурат; запрети продажу сигарет — и владельцы огородов озолотятся, выращивая и продавая самосад. Закрой казино и залы игровых автоматов — и азартные игры уйдут в подполье, как это бывало уже не раз. Американцы, да и мы тоже, все это уже проходили. И что вышло? Резкое падение налоговых поступлений в бюджет и… гм… иных отчислений и такой же, если не более резкий, скачок доходов воротил подпольного бизнеса. Все это банально, понимаю, но таково неотъемлемое свойство любой истины. Мафия бессмертна — слышали такой лозунг? Если прихлопнуть меня, на мое место немедленно слетится целая стая вчерашних бандитов, этих отморозков с бычьими загривками и пальцами веером… Простите, я, кажется, переступаю границы приличий, но вы должны понять…
