— Пожалуй, это мне по силам, — окончательно смягчаясь, молвила Анна Кирилловна. — С председателем правления я поговорю, хотя за результат, сами понимаете, не ручаюсь. А что касается срока… Сколько времени вам нужно? Простите, но я должна знать точную дату погашения долга. Сами понимаете, начав напускать туману и раз за разом переносить сроки, я рискую не только не помочь вам, но и сильно навредить себе. Вы даже не представляете, насколько сильно.
— Да в том-то и беда, что представляю, — с кривой улыбкой заверил ее Павел Григорьевич и назвал дату.
Анна Кирилловна сделала движение, и Скороход, поспешно вскочив, помог ей выбраться из-за стола.
— Спасибо за превосходный обед, — сказала она.
— Право, не стоит благодарности, — проворковал Павел Григорьевич, галантно склоняясь над ее узкой ладонью и косясь одним глазом на основное блюдо, к которому она даже не притронулась. — Это я должен всячески вас благодарить. Поверьте, я в долгу не останусь.
— Ну, свой долг передо мной вы уже сполна оплатили, — рассмеялась она. — Рассказанная вами байка стоит того, чтобы приложить некоторые усилия ради рассказчика.
— Это вовсе не байка, — возразил Павел Григорьевич, стараясь не показать, что уязвлен прозвучавшими в голосе собеседницы снисходительными, едва ли не пренебрежительными нотками. — Это чистая правда из первых уст. Что же касается долга, то он за мной. Помните фильм-сказку — старый, черно-белый, чуть ли не времен нашего детства? Там еще был водяной, который все время выныривал из самых неожиданных мест — то из колодца, то из озера, а то и вовсе из кадушки — и таким противным голосом кричал: «Должо-о-ок!»
— Помню, — отчего-то слегка помрачнев, сказала Анна Кирилловна. — Мой сын когда-то очень любил этот фильм и страшно боялся водяного. В самом деле жутко: подходишь к колодцу за водой, а оттуда рука — хвать за бороду! Отдавай, говорит, должок… Что ж, если вы настаиваете, должок за вами. И не сомневайтесь, заплатить его вам придется сполна.
— Ну-ну, — улыбнулся Павел Григорьевич, — мне уже страшно.
На какое-то мгновение ему действительно сделалось страшновато, но он быстро взял себя в руки. Ну сколько она может запросить, эта тетка? Аппетиты у них там, конечно, не маленькие, но, с другой стороны, кто она такая? Делопроизводитель, вот кто. Сунуть в зубы десять штук, она и поплывет как миленькая…
— Уф, — громко произнес он, когда обтянутая строгим деловым жакетом прямая спина с тонкой, как у юной девушки, талией скрылась из вида за распашными стеклянными дверями обеденного зала. — Официант, двойной коньяк! Нет, — поправился он, подумав секунду, — пожалуй, неси-ка ты, братец, сразу графин…
* * *
Старый девятиэтажный дом, сложенный из неподвластного времени и непогоде желтого кирпича, стоял в ряду других точно таких же старых, едва не по пояс утопающих в буйной зелени желто-кирпичных девятиэтажек, что редким частоколом торчали вдоль Ленинградского шоссе напротив старого парка. Глядя на такие дома, Клим отчего-то неизменно вспоминал «Волшебника Изумрудного города» — потому, наверное, что там фигурировала дорога, вымощенная желтым кирпичом.
Сверившись с записанным на бумажке адресом, он свернул к подъезду, миновал старушек на скамейках, которые, казалось, сидели тут со дня ввода дома в эксплуатацию и являлись такой же неотъемлемой его деталью, как горгульи на фасаде собора Парижской Богоматери, и остановился перед дверью. Железная дверь была оснащена электронным замком и домофоном. Чипа, чтобы отпереть замок, у Клима, естественно, не было; памятуя об этом, он заранее потрудился узнать у участкового инспектора милиции комбинацию цифр, при помощи которой дверь можно было открыть без электронного ключа. Заслонив замок плечами от бдительных старушек и мысленно костеря неугомонных ичкеров, благодаря которым вся Москва попряталась за бронированными дверьми, Неверов набрал несложную комбинацию. Когда проклятущий замок разразился характерным электронным кваканьем, пытавшимся сойти за трель, сидевшие на скамейках бабуси разом потеряли к незнакомцу всяческий интерес и как по команде отвернулись от него.
В подъезде, как и в большинстве подъездов старых, солидных московских домов, стоял очень характерный, специфический, не поддающийся точному определению запах. Пахло довольно приятно, но чем именно пахнет, понять было решительно невозможно. Не впервые попадавший в такие дома, Клим предположил, что это запах желтого кирпича, из которого сложены стены, и, как обычно, его развеселила нелепость этого предположения.
Никак не проявляя свое неуместное веселье, он легко поднялся по пологим ступенькам короткого лестничного марша и вызвал лифт. Шахта лифта была старая, обтянутая металлической сеткой. Теперь сетку изнутри заслонили окрашенными в тоскливый бледно-зеленый цвет листами жести, а старую кабину, которую нужно было открывать и закрывать вручную, заменили новой, с раздвижными автоматическими дверями. Терпеливо глядя в глухие, без окон, обитые гладким пластиком «под дерево» створки, Клим заскучал по старым лифтам с их лязгающими сетчатыми дверьми, круглыми потолочными плафонами и окошечками, через которые было видно, как мимо проползают перекрытия и лестничные клетки. В детстве ему нравилось, стоя перед решетчатой шахтой лифта, наблюдать, как внутри непонятно и таинственно перемещаются вверх-вниз свисающие петлями толстые кабели и как неторопливо ползет с блока на блок толстый, покрытый темной графитовой смазкой стальной трос.
Поднявшись на седьмой этаж, он отыскал нужную квартиру, небрежно сорвал красовавшуюся на двери пломбу, извлек из кармана дубликат ключа и, немного повозившись с норовистым замком, вошел в прихожую. Здесь ощущался легкий душок запустения — не то чтобы зловонный, но какой-то мертвенный, неживой. Собственно, квартира, в которую хозяин наведывался не чаще раза в месяц, и не могла пахнуть иначе.
Стоя на истертом, давно нуждавшемся в циклевке, но чистом паркете и с любопытством озираясь по сторонам, Клим подумал, что этот Твердохлебов — настоящий динозавр. Практически безвылазно обитая на даче и испытывая постоянную нехватку денег, он даже не подумал сдать квартиру внаем, равнодушно отвернувшись от того, что в его положении могло считаться настоящим золотым дном. Верность памяти покойной жены, тени прошлого — это все, конечно, хорошо и даже превосходно, но в наше суетное время мало кто станет превращать жилплощадь, на которой можно зашибить неплохие деньги, в мемориал давно ушедшим временам. Похоже, бывший командир десантно-штурмового батальона действительно всеми силами старался отгородиться от окружающей его действительности, в которой чем дальше, тем меньше понимал. Он обитал на крошечном островке прошлого; надо полагать, его супруга, пока была жива, служила чем-то вроде связующего звена между ним и внешним миром, старательно оберегая его от суеты и треволнений, сопряженных с решением мелких бытовых проблем. Видимо, после ее смерти он покинул город отчасти потому, что там, на даче, среди деревьев и травы, ему было легче сохранять иллюзию полной независимости от внешнего мира, реалий которого он не понимал и не хотел принимать.
Берлога майора Твердохлебова представляла собой стандартную двухкомнатную «брежневку» начала семидесятых — гостиная налево от входной двери, спальня прямо напротив входа в квартиру, ванная и сортир направо, и там же, справа, за углом, тесная кухонька. Клим сто раз бывал в таких квартирах, и ему всегда приходило в голову, что подобная планировка жилья должна хотя бы отчасти дисциплинировать его обитателей — по крайней мере, в том, что касается поддержания порядка в спальне. Потому что, едва переступив порог квартиры, гость первым делом видел именно дверь спальни, и, если та оказывалась открытой, а за ней наблюдался бардак, стыдливо прикрывать ее было уже ни к чему — все, что можно, гость засекал буквально с первого взгляда.
